Тут наконец Этер понял, почему в рассказах отца было столько несообразностей. То, что помнил Ян Кардаш о жизни польской аристократии, Пендрагон Станнингтон дополнил подробностями из книжных описаний быта английских дворян.
– Но ведь дед был человеком успеха, почему же он отрекся от этнических корней?
Этер тем более не мог этого понять, что в Калифорнии остались прочные следы от выдающихся поляков. Гора Белявского, озеро Ванда, мост в Сан-Франциско, построенный архитектором Ральфом Моджевски, сыном знаменитой польской актрисы Хелены Моджеевской. А последний альманах «Кто есть кто» называет двести пятьдесят выдающихся поляков на сто шестнадцать тысяч словарных статей.
Только кто скажет, чувствовал ли себя Ян Кардаш частью этого народа? Для него символом поляка, видимо, оставался польский аристократ на службе у Габсбургов.
– Я проследил четыре поколения клана и не нашел следа женщины, которая помогла мне увидеть свет.
Я обратил внимание, что Этер почти никогда не произносит слова «мать», точно оно причиняет ему боль.
Путешествие Этера в глубины времен по мере новых открытий становилось все более увлекательным. Оно выявило происхождение семьи и полное отсутствие кровных связей между потомками Кардашей из Роселидо и остальными Станнингтонами на протяжении целого поколения. Когда Ванесса вышла замуж за отца, связь восстановилась. Теперь она была недоступна, запертая в стеклянном замке в Ножан-сюр-Марн, и дразнила воображение.
Однако Ванесса не оправдала возложенных на нее надежд.
Тогда Этер вернулся к той ночи, которую записали в метрике как время его рождения, и к детям, одновременно с ним вступившим в жизнь.
Когда он стал наводить о них справки, наследник банка Эвансов изучал экономику и финансы в Берне, Дуглас Арно-Винтер учился в Гарварде, а сын Люсьен Бервилль, негр с очень светлой кожей, посещал тот же университет. Его родители, медсестра и шофер, откуда-то доставали очень немалые средства на оплату учебы в престижном университете.
– Они существуют на самом деле. Значит, я не мог быть никем из них, – заметил Этер.
Опираясь на скупые данные о Ядвиге Суражинской, оставшиеся на фотокопии ее медицинской карты (карту переснял специалист по тайным услугам), он нашел в метрических книгах Бостона акт рождения и смерти девочки по имени Синтия, рожденной польской иммигранткой, землячкой его бабки, возможно даже и родственницей. Мало тот, когда-то она работала в нью-йоркском здании представительства «Стандард Ойл».
На элитарном кладбище он нашел могилу Синтии. Старательно постриженный газончик под простым мраморным крестом пестрел бело-розовыми маргаритками.
– Место для могилы куплено на вечные времена или на девяносто девять лет миссис Ядвигой Сураджиска в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, она же оплатила уход за могилой на пятьдесят лет вперед. С тех пор миссис Сураджиска с нами не контактировала и не оставила адреса, – ответили ему в конторе кладбища.
На этом красивом зеленом холме среди деревьев место вечного упокоения стоило немало. Оплата одного только ухода за могилой на полвека составляла несколько десятков тысяч.
Ему посоветовали прийти в День всех святых, когда на кладбище появляются и те, кто не посещает могилы близких весь год.
Этер так и поступил. С самого раннего утра он притаился в кустах рододендронов возле могилы. На могилу Синтии Суражинской пришла черная медсестра клиники «Континенталь».
– Добрый день, Люсьен! – Он остановился возле коленопреклоненной женщины, которая зажигала лампадку с маслом.
Испуганная, пристыженная, словно она делала что-то дурное, негритянка молчала.
– Почему эта женщина не пришла сама, почему ты ее выручаешь, Люсьен, даже в день памяти?
– Никого я не выручаю. Я прихожу сюда каждую субботу, под моей опекой весь сектор. Я выпалываю сорняки, убираю, мою надгробия. Я подрабатываю на Гарвард моего сына, Этер.
– Дай мне адрес матери Синтии.
– Я никогда ее не видела и не знаю, где она живет.
– Ты лжешь. Ваши дети родились одновременно в одном и том же месте. И ту же ночь записали как начало моей жизни.
– Я ее не знала. Ты ошибаешься, Этер, если считаешь, что цветную санитарку поместили в том же отделении, что и белых дам. Так далеко терпимость не простиралась. Да, я родила там Болдуина, но в небольшом здании для низшего персонала, а не в изысканных павильонах с цветочными названиями, где лежали богатые пациентки.
– Она-то была бедна. Но почему, когда я пришел к тебе, ты открестилась от клиники Орлано Хэррокса?!
– Чтобы избежать твоих расспросов. Я ничего не знаю и знать не хочу о женщинах, которые родили своих детей в ночь твоего появления на свет, Этер. Очень прошу, оставь меня в покое и не приходи больше в мой дом.
Ничего больше он не смог от нее добиться.
Этер проверил в конторе кладбища: Люсьен не лгала. Вот только работать здесь по субботам она начала не с момента поступления ее сына в Гарвард, а в начале пятьдесят восьмого года. К тому же при заключении контракта Люсьен поставила особое условие, что будет убирать именно тот сектор кладбища, где находится могила дочери Ядвиги Суражинской.
Поведение Орлано Хэррокса во время разговора в бостонской клинике немедленно возбудило подозрения Этера. Станнингтон-младший особенно чутко ощущал, когда с ним разговаривали люди, зависимые от его отца. Поэтому он продолжал свои расследования, а те, в свою очередь приносили ему новые факты.
– В тот день, когда я появился на свет, если судить по всем официальным документам, доктор Орлано Хэррокс, до тех пор не видевший в глаза ни одной акции, стал обладателем сорока девяти процентов акций клиники «Континенталь», которыми доселе владел мой отец. А отец купил всю клинику через подставных лиц за четыре месяца до моего появления на свет.
Одна ниточка тянула за собой другую, поиски напоминали раскручивающуюся спираль. Еще виток, и еще, и еще… расследование захватывало.
За пятнадцать месяцев до даты его рождения, вписанной в метрику, Ванесса купила себе дом в Ножан-сюр-Марне, и уехала во Францию, а ее сын Артур, тогда восьмилетний, был переведен из роскошной психушки Сан-Франциско в такую же, но в Лаго-Маджоре.
В течение почти полутора лет Ванесса ни с кем не общалась, с ней не могли связаться даже ближайшие родственники. Она затаилась в доме на улице Ватто, как в осажденной крепости.
Пошли слухи, что ее там вовсе даже нет, что Ванесса лечится от нервного расстройства в швейцарской клинике. Другая сплетня вызвала всеобщее возмущение: Ванесса якобы скрывается в Ножан-сюр-Марн, потому что снова ждет ребенка. Многочисленный клан Станнингтонов был шокирован скандальной смелостью этой пары, которая рискует произвести на свет очередной человекоподобный кошмар. К этому были все предпосылки: до Артура у них родилось уже двое неполноценных детей, умерших в младенчестве.
Осенью пятьдесят седьмого года разразился очередной скандал. Станнингтон привозит из Бостона сына и передает его под опеку старой бабки – женщины, которую никогда не видели в обществе. Она живет в Роселидо, усадьбе на взгорье Съерра-Мадре, словно в монастыре.
Младенец совершенно нормален – разносится весть, которая душит все надежды клана на наследование хотя бы в отдаленном будущем. Род Станнингтонов трясется от негодования: у этого парвеню, потомка простого мужика, который присвоил их почтенную фамилию, хватает наглости завести наследника. Не считаясь ни с чьим мнением, он неизвестно от кого породил ребенка, чуть ли не на глазах законной жены, а теперь передал этому ублюдку их замечательное имя!
Если судить по метрике, мать ребенка зовут Люсьен Бервилль, но это ничего не объясняет. В их кругах такая женщина никому не известна, никто ее не видел и никогда не увидит.