– Это знакомый Этера, есть в доме кто живой?
– Виташкова, – бормотнула я в мембрану домофона глухим, шепелявым голосом. – Щас отомкну, только вот собаку позову, по саду шастает…
Звать собаку не надо, Сава лежит возле меня. При слове «собака» она насторожила ухо и приоткрыла один глаз.
– Пойдем, песик, так будет лучше для нас обеих. – Я взяла ее за ошейник, погладила большую серую башку.
Сава неохотно поднялась, явно обеспокоенная. Наверное, почуяла тех, за калиткой. Я привязала ее возле конуры. Дождь хлещет все сильнее. Вернувшись в дом, нажала на зеленую кнопку. Теперь у меня уже нет выбора. Целую вечность идут они по тропинке. Наконец – стук в дверь.
– Иду, иду!
Я зашаркала по просторной прихожей, клятвенно заверяя себя, что никогда в жизни больше не стану выкидывать такие коленца. Ничего нового, я всякий раз так себе обещаю. С минуту копалась с замками, чтобы они слышали. Руки у меня тряслись.
Наконец дверь открылась.
– А Этер где-то гуляет…
Страх исчезает вместе со мной. На пороге стояла старая тупая шепелявая баба с воспалением надкостницы.
Мне удалось взять себя в руки, хотя за дверью оказались гости хуже не придумаешь. Старые знакомые…
Двое. Один в зеленом военного покроя кителе, с непокрытой головой, седой, второй – в сером котелке. В зеленом я узнала Барашко. Нехилый ананас: откопал его Оскерко, в Париж импортировал Этер, а Ванесса плод этот драгоценный у них скоммуниздила. Под котелком пряталась башка Виктора, кореша Ванессы из резервации «Среди своих» на Клиньянкур. Сладкая парочка висельников.
Никто из них не гонялся за мной по городу, в этом я уверена. Если бы я видела кого-нибудь из них в Варшаве, не осмелилась бы им противостоять даже в шкуре Виташковой.
В комнате с камином спеси у них поубавилось. Как только они расползлись по дому, я забилась в самый темный угол, сгорбилась – этакая кучка тряпья. Но Котелок манипулирует выключателями, и на миг вспыхивает ослепительный свет. К счастью, ему больше по душе полумрак, он тут же погасил иллюминацию, оставив лишь скупую лампочку под абажуром. Спасительный сумрак! Под высокими сапогами Барашко, забрызганными грязью, заскрипели ступеньки. Пора вступать в игру.
– Вы подошвы хоть вытрите, куды с такими в горницу-то!
– Что она мелет? – по-английски вопросил Виктор.
Передо мной он притворяется заграничным гусем, разбойник от семи болезней!
– Пачкаем тут… – Барашко покосился на свои голенища.
Оба по очереди, без лишних разговоров, попятились в прихожую, поелозили ногами о мокрую тряпку.
– Кто отсюда звонил, ты? – Я отрицательно затрясла головой. – Линия была занята, значит, если не ты, то кто-то звонил сюда!
Выходит, они в курсе, что одновременно был занят и номер Оскерко…
– Дык я ж знать не знаю, машина трубку снимает, машина пишет.
Прослушать пленку – минутное дело. Естественно, там нет никаких записей, кроме щелчков повешенной трубки. Я правильно догадалась – это они звонили и проверяли, есть ли кто-нибудь в доме.
– Что такое с этим телефоном? – продолжал наседать Барашко.
Меня их настойчивость повергла в ледяной ужас, но ситуация неожиданно изменилась: в дом ворвался еще один тип, верзила в джинсовом костюмчике. Я узнала топтуна, которого прищемили в автобусе. У него лошадиная кликуха – Meрин… У остальных кличек нет.
– Я адвоката повредил маленько, – признался костолом.
Мне сделалось совсем погано.
– Damn you! – выдохнул Котелок, и они вдвоем вылетели в двери как из рогатки.
Вскоре вернулись, волоча старшего Оскерко.
Котелок явно пребывал в ярости, но изо всех сил старался сдержать себя. Матерился он исключительно по-английски, а со мной разговаривал на очень странном польском, на каком-то замшелом диалекте. Остальные пытались ему подражать. В какой-то момент Мерин, оправдываясь, обратился к нему по имени – Стив.
И тут я все поняла. Виктор, бандит из Клиньянкура, косит под гориллу старого Станнингтона.
Отсюда такой прикид – американец как бы… И древний польский язык – якобы достался в наследство от дремучих деревенских пращуров.
От Этера я знала, что Стив – потомок давным-давно ассимилировавшейся в Америке польской семьи. Я не в курсе, насколько хорошо Стив владеет языком предков, но Виктору в его разговорах с подпевалами, а особенно с адвокатом, этот диковинный язык служил отличной маской.
Это понимал даже Мерин, не говоря уже о переодетом в хаки Барашко, который старательно подкудахтывал Виктору. Только вот из него так и выпирала примитивная феня подваршавской шпаны.
Балом заправлял Виктор, хотя трепал языком в основном Барашко. Однако Виктор играл определенного человека и чувствовал себя совершенно безнаказанно. Все, что он вытворял, будет приписано Стиву, неразлучному спутнику Станнингтона. То ли поэтому, то ли от обычного презрения они не прятали лиц от тупой, старой и неграмотной деревенщины. Лишь когда адвокат начал приходить в себя, удосужились напялить свои маскарадные домино, а Мерин натянул на голову чулок.
Потом я видела их еще раз, в полном комплекте. Тоже здесь. Они лежали за можжевеловыми кустами, похожими на готические башни, и напоминали поваленные мишени в тире. Все трое были мертвы.
До меня дошла еще одна истина. На моей стороне не только грим и хорошая актерская игра, но и равнодушие бандюг. Они заявились в дом Этера вовсе не за мной. Им и в голову не придет, что девушка, укравшая документы Хэррокса, способна на столь наглую выходку. Они уверены, что со страху я отдала бумаги Оскерко, и потому притащили адвоката – им нужны документы.
Но оставаться в доме нельзя. Моя мимикрия не выдержит наркоза. Глядя на мучения адвоката Оскерко, нетрудно было догадаться, что нас ждет впереди.
Путь у меня оставался один – окно мансарды, но я не знала, как быстро они обнаружат мое исчезновение, и насколько далеко я успею уйти.
Требовалось укрытие. Его я присмотрела заранее. Без малейших колебаний я спустилась по связанным простыням во двор и скользнула в конуру Савы. Собака подвинулась и дала мне приют, а потом легла так, чтобы закрыть вход своим телом, отгородив меня от преследователей.
Моё отсутствие открылось очень быстро. За это время я не успела бы добраться даже да грунтовой дороги, не то что до шоссе. Я слышала, как мои враги выбегали из дома. Яростно чертыхаясь, они принялись обшаривать можжевеловые заросли, их слепящие фонарики сверкали в темноте, как злобные глаза.
Сава бешено лаяла, и никому не пришло в голову приблизиться к разъяренной овчарке. Как сквозь вату до меня донесся звук мотора. Я не тронулась с места, лишь прижалась к теплому боку собаки.
На рассвете я покинула лежбище четвероногой подружки, вывела из гаража «моррис» Этера и, как и надеялась, в столь ранний час никого не встретила. В дом заглянуть я не отважилась.
Позже сообщила хозяину «фиата», где его машина. Не хватало еще, чтобы меня стали преследовать за угон драндулета.
«Моррис» я оставила на стоянке в центре города, а сама прокралась на Стегны. На сей раз поблизости никого не было, и я укрылась в квартире Этера. Вечером с дурными предчувствиями я позвонила адвокату Оскерко. Он был жив. Даже не подав виду, что ему довелось пережить страшную ночь, адвокат сообщил, что Станнингтон приедет через несколько дней. Он остановится в «Виктории».
Всю неделю я просидела, запершись в квартире на Стегнах, не выходя и не подавая признаков жизни. В назначенный день, соблюдая все меры предосторожности, я нашла старика в гостинице.
– Вот, пожалуйста. – Я положила перед ним серый конверт с бумагами Хэррокса и сообщила о последних событиях. – Помогите мне, я не знаю, куда деваться, боюсь этих питекантропов!