– Наткнулся как-то на ее мамашу, когда та выходила из мастерской…
Конечно, тогда Барашко смылся, потому что ни в коем случае не хотел им напоминать о своем мошенничестве, но, когда прочитал в газете памятное всем объявление о поисках Ядвиги Суражинской, не преминул использовать случайно полученные сведения.
На рассвете Стив доставил стервятника домой.
Торговец театральными костюмами слова не сдержал. Может, его подельники не допустили, чтобы он показался в Ориле в условленный день? Он появился у ворот без предупреждения, когда Котелок с помощниками начали переправляться через реку. Когда же бандиты залегли под защитой можжевельника, уверенные в себе и своем успехе, первую пулю они подарили нежелательному свидетелю. Видимо, никто не должен был уйти оттуда живым. Но случилось иначе – это они полегли. Все.
Станнингтон даже не соизволил на них полюбоваться. Он упал в кресло и завернулся в одеяло. Я понятия не имела, что жизнь несгибаемого старца подошла к концу. Его реакция показалась мне естественной после жуткого напряжения двух последних дней.
– Иди, посмотри, кто там. Я хочу знать, те ли это люди, – приказал он.
Старик трясся под пледом, не в силах согреться, хотя я закутала ему ноги.
Я плеснула денатуратом на дрова в камине и ткнула зажженную спичку. Бухнула синеватым огнем.
– Это та самая водка, которая может проесть железо?
Он приоткрыл глаза и посмотрел на горящие поленья.
– Нет. Тоже спирт, только ядовитый. Дешевый.
Я пододвинула его кресло к огню. Деловой! Вместе с гориллой нарубили людей, как капусту, сам еле сипит, а туда же! Об экономии заботится!
– Ну, иди же, иди! – поторопил он. – И дай мне телефон.
Он отправлял меня в зловещую тьму еще и потому, что хотел поговорить с кем-то без свидетелей. Но я хотела знать с кем. Если с милицией – то без меня. А вообще-то самое время подумать о себе, любимой.
– Позовите Гаю, – сказал он в трубку, – Нет ее? А где она?! – Нетерпеливый высокомерный тон. – Вы не знаете? С кем я разговариваю? С дочерью Гаи? Деточка, скажи матери, чтобы она ко мне сегодня ни в коем случае не приезжала. Да-да, мы с ней договорились, она должна была приехать ко мне в десять вечера, наверное, уже не приедет… Но ты на всякий случай ей передай, что я категорически отменяю встречу! Не забудь: ка-те-го-ри-че-ски! Пусть обязательно прилетит в Нью-Йорк, там я с ней встречусь!
Я услышала, как упал телефон. Подумала, что он со злости кинул его на пол.
Превозмогая страх и желание удрать, я поплелась во тьму можжевеловой чащи. Легко сказать – иди, посмотри! Да я до смерти боюсь мертвецов!
Лежали они, как поломанные куклы. Я узнала Виктора и Мерина, тех самых, от которых пряталась в шкуре деревенской старухи и в конуре. Третьего типа никогда не ведала, наверное, это тот самый Ян, о котором упоминал Барашко. Я вернулась в дом.
– Больше я вам ни к чему. Прошу вас, позвольте мне уйти. Ведь вы обещали дать мне свободу, – попросила я, отчитавшись после осмотра тел.
Я хотела расстаться с ним мирно, потому что по-прежнему его боялась.
– Ты останешься, пока не вернется Стив, – сухо обронил старик. Помолчав, с усилием добавил: – Я договорился встретиться с Гаей. Не хочу, чтобы она увидела меня в таком состоянии, не хочу, чтобы поняла, что тут произошло, не хочу ее во все это впутывать. Не знаю, придет ли она, но ты подожди во дворе. Любыми уговорами, любыми угрозами, только чтобы она ушла… Не мне тебя учить, ты все это лучше меня умеешь. Но о том, что ты узнала, молчи! Не смей никому проболтаться. Они обо всем узнают от меня, только от меня! Не от чужих! Когда вернется Стив, можешь не показываться в доме. Чтобы выбраться отсюда, возьми каталку, – так он называл маленький автомобильчик Этера, – оставишь его у «Виктории», а ключи – у портье.
Старик закрыл глаза. Помолчал.
– Вот тебе деньги. – Он протянул мне чек на предъявителя. – Ты неплохо справилась, – в первый и последний раз похвалил он меня. – А теперь ступай!
Я хотела подождать Гаю или Стива около калитки, оттуда ближе к гаражу, но мне пришло в голову, что Станнингтон от немощи забыл кое о чем важном. Прежде всего, надо было обыскать карманы этих типов.
От страха у меня сердце в пятки ушло, но я обшарила карманы. В бумажнике Барашко обнаружился блокнот с адресом Гаи и вырезка с газетным объявлением.
Я забрала клочок бумаги. Если менты не должны выйти на след этой женщины, надо эти самые следы уничтожить.
Прежде чем проверять карманы Виктора и его дружков, я на всякий случай выключила фонари вдоль дорожки и возле гаража, оставив только свет на крыльце. Дом выглядел брошенным. У жмуриков в карманах ничего не оказалось. Ни шиша с маслом.
Возвращаясь, я услышала, что в саду кто-то есть. Осторожно развела руками можжевеловые лапы и увидела коленопреклоненную женщину. Я узнала ее по фотографии. Тяжелые волосы, собранные в узел. Они напоминали волосы Ванессы. Только грива Гаи отливала оттенком пшеничной соломы, а у Ванессы – золотом спелой кукурузы.
ГАЯ
Я наливаю коньяк, принимаю поздравления, промокаю чернила на дорогой кремовой бумаге, краем глаза поглядывая, как опускается молоточек аукциониста.
– Sold! Продано! – возвещает аукционист под звон серебряного молоточка, и мальчик Гермеса прикалывает визитную карточку к проданному ковру.
– Ты устала, – беспокоится Гермес и подает мне тонизирующее снадобье.
Наверняка включил таблетки в сценарий, поэтому нет смысла объяснять ему, что я никогда ничего подобного не принимаю.
Я беру из его рук плоскую коробочку. Там лежат три таблетки. Отмеренная доза, жемчужно-розовые горошинки. Они похожи на жемчужины из ожерелья дамы, которая сейчас здоровается с Гермесом.
Она с головы до ног закутана в модный прозрачный креп-жоржет цвета морских раковин. В ее платиновых волосах играют розовые отблески, качается эгретка из розовых перьев, розовая застежка соединяет концы ожерелья. Поданную Гермесу руку заливают бело-голубые молнии, хотя бриллианты в ее перстнях тоже розовые.
Она вся в розовом а-ля Помпадур, как ценная фарфоровая статуэтка. Единственный диссонанс в этой гармонии – пергаментная кожа, желтые виски и оштукатуренное лицо.
– Рада с вами познакомиться, милая Гая.
Мы обмениваемся улыбками. Она подает мне сверкающую руку, как чек, которым только что заплатила за «Город в сумерках».
Я потихоньку избавляюсь от розовых горошинок, спустив их в чернильницу из толстого стекла. Восемнадцатый век. Чернил в ней нет – в торчащее из чернильницы гусиное перо воткнут шариковый стержень. Я предлагаю даме рюмку.
Мы пьем по глотку.
В ее ушах качаются две чудесные асимметричные жемчужины-капли, они светятся пастельным теплом утренней зари, оттягивают мочки ушей к плечам, словно стремятся капнуть в тончайшую паутину шелка.
И вдруг за плечами дамы в розовом появляется некто из другой эпохи. Под дугой арки, как в каменной раме, возникает видение. К нашему помосту медленно направляется точная копия человека, который давным-давно решил мою судьбу, привидение, которое всматривается в меня глазами цвета хмеля. Он в трауре. Лацкан смокинга перечеркнут полоской черного крепа.
Сходство его с человеком из моей прошлой жизни столь невероятно, что по спине пробегает холодок. Я не могу оторвать взгляда от его глаз.
Но тот, когда я впервые его увидела, был почти седой. А этот темноволос, на лице у него трогательное мальчишеское выражение.
И вот он идет ко мне из соседнего зала, идет из далекого прошлого, идет из другой жизни, и потому идет так бесконечно долго.
И до моего сознания, потрясенного мистическим ужасом, доходит голос Гермеса:
– Гая, позволь представить тебе Этера-Карадока Станнингтона.