— Начальник штаба боевых дружин, командующий всеми войсками на Пресне, — представил его Володя Мазурин.
Солдаты по привычке мгновенно вскочили и застыли как по команде «смирно».
— Вольно, вольно… — улыбнулся Седой. — Доедайте не торопясь, а потом побеседуем, товарищи артиллеристы.
Солдаты сперва заметно дичились своего собеседника, но у Седого был за плечами многолетний опыт партийного агитатора. И он сумел вызвать их на откровенный разговор.
Зачинать разговор пришлось самому:
— Если вы, товарищи солдаты, спросите меня, почему я против царя, я вам объясню. Вырос в нищете, не всякий день ел досыта. С тринадцати лет пошел работать. Слесарную науку вбивали в меня кулаками… К семнадцати годам понял на своей шкуре, кому царь батюшка, а кому вовсе наоборот. Понял, что царь всегда держит руку помещика и фабриканта, а крестьянину и рабочему на царя надеяться нечего. И стал бороться… Сколько раз арестовывали, сколько раз били смертным боем в охранке и в тюрьме, не стану сказывать. Сами видите: тридцати годов еще не прожил, а голова белая… Вот почему я против царя. Это вы понять можете?..
— Чего уж тут не понять… — сочувственно отозвался один из артиллеристов, возрастом заметно постарше остальных.
— А теперь вы мне поясните, — продолжал Седой. — Вы-то по какой причине за царя стоите?.. Может, вы дворянского роду-племени или из именитого купечества? Может, у вас именья богатые, земли по тыще десятии?.. Не скрывайте, говорите, чтобы понял я, чем вас царь прельстил.
— Мы царю присягали…
— Не в первый раз слышу эти слова, — возразил Седой. — Конечно, солдатская присяга — дело крепкое. Только на это я вот что скажу. Присяга — это ведь по совести, от чистой души, по доброй воле… А ну-ка, вспомните, так ли вы присягу давали?..
Все сидели насупившись. Зацепил-таки он их за живое.
Наконец пожилой солдат сказал со вздохом:
— Какая уж там добрая воля…
— Так надо ли повиноваться такой подневольной присяге? — продолжал допытываться Седой.
— Все одно грех!.. — убежденно произнес тот же солдат, что первый помянул о присяге.
— А в братьев своих стрелять не грех?
— А мы и не стреляли, — сказал пожилой. — Как ваши подошли, мы винтовки подняли.
— Правильно поступили! — сказал Седой. — Рабочие и крестьяне солдатам не враги
— Это мы понимаем…
— Надо так повернуть дело, — сказал Седой, — чтобы это поняла вся ваша батарея, а потом и весь ваш полк.
— Я тебе вот что скажу, товарищ командующий, — заявил пожилой артиллерист. — Здесь, в Московском гарнизоне, почитай, во всех полках такое понятие. Не хотят солдаты стрелять в рабочих. Потому многие полки разоружены и в казармах заперты.
— Ты принес хорошие вести. Спасибо тебе!
— Есть и плохие. Слышно, из Питера ждут подмогу.
— Будем надеяться, что и в Питере солдаты с понятием.
— Однако, плохая надежа, — возразил солдат. — Слышно, везут гвардейские полки, муштрованные. Те никого не помилуют…
Побеседовав с артиллеристами, отпустили их с миром. Володя Мазурин хотел забрать у них винтовки, но Седой приказал отпустить с оружием.
— Шесть винтовок! — с укором сказал Мазурин.
— Шесть новых друзей куда дороже шести винтовок, — наставительно заметил ему Седой.
В тот же вечер было решено послать в Тверь особую группу с заданием подорвать железнодорожный мост через Волгу, чтобы преградить путь в Москву перебрасываемым из Петербурга гвардейским частям.
Ночью группа под видом путейской ремонтной бригады погрузилась на дрезину на запасных путях Николаевского вокзала и выехала в сторону Твери.
6
В ежедневных стычках с отрядами царских войск, которые пытались овладеть баррикадами, большой урон несли наступающие. Но были убитые и раненые также в рядах боевых дружин.
Однако же общее число бойцов осажденной Пресни не сокращалось, а, напротив, увеличивалось. По мере того как войска и полиция гасили отдельные очаги восстания на окраинах Москвы: в Лефортово, Симоновке, Миусах, Замоскворечье, — на Пресню стекались остатки боевых дружин из этих районов.
Пресня оставалась единственной непокоренной твердыней революции, и все, кто готов был продолжать борьбу, стремились на Пресню. В ряды пресненских дружин вливались настоящие бойцы, с оружием в руках, обстрелянные в сражениях. Приходили и в одиночку, и мелкими группами, но иногда и крупные отряды. В железнодорожной дружине, которая пришла после боев в районе Николаевского вокзала, было более тридцати человек.