— Заходи, если не шибко торопишься, — пригласил Зиновия Голодный.
Зиновий и сам бы напросился, да не знал, как это сделать. Ему еще тогда, в Анненгофской роще, пришелся по душе этот человек, и он не раз вспоминал о нем.
Квартировал Никита Голодный в полуподвальном этаже, в крохотной комнатенке с «ходом через хозяйку».
Квартирная хозяйка — чистенькая шустрая старушка — встретила и квартиранта, и его спутника вполне приветливо и даже осведомилась, не поставить ли самоварчик?
— Поставьте, Анна Матвеевна, окажите милость, — попросил постоялец.
В продолговатой, как пенал, комнатенке у стены, изголовьем к окну, стояла узкая больничная койка, также вплотную к окну — столик и возле него — единственный в комнате гнутый венский стул. По обеим стенам, вплоть до двери, в два ряда дощатые полки с книгами, брошюрами, газетами.
— Тесновато, — сказал хозяин, усаживая Зиновия. — Так ведь день в цеху, вечер в трактире, дома-то спишь только. Разве час-другой посидишь с книжкой. На это тоже места хватает.
— Книг-то у вас сколько! — сказал Зиновий.
— Слишком много для работяги, — усмехнулся Голодный.
— Я вас не первый день знаю, — сказал Зиновий. — Я в прошлом году был в Анненгофской роще.
— А я тогда сгоряча глупые слова болтал.
— Почему же глупые? — воспротивился Зиновий. — Вон как все слушали. До сердца прожгло.
— Это опять же какое сердце. Если сердце глупое, ему глупое слово в лист.
— Не хотите вы со мной в открытую говорить, — обиделся Зиновий. — На шпика боитесь нарваться.
— А вот это зря, — протянул Голодный, насупился, помолчал и продолжал сосредоточенно и серьезно: — Хорошо, поговорим в открытую. Первое дело, запомни, нечего мне бояться и потому никого я не боюсь. Отчего страх человека гложет? От опасения, как бы чего не лишиться… А мне чего опасаться? Имущества движимого и недвижимого не нажил, семьи не завел, жизни — так ее и так немного осталось… часом раньше, часом позже… Так что, сам видишь, бояться мне нечего…
И тут он неожиданно улыбнулся и пристально, глаза в глаза, поглядел на Зиновия.
— А насчет того, — продолжал новый знакомый Зиновия, — что глупые слова болтал тогда в роще, это правильно я тебе сказал. Такие пустые слова до большой беды довести могут… Я ведь хорошо помню, как тогда было. Да и тебя вроде бы помню… Ты в красной рубахе был. Точно? Так вот, помню я, как ты с дружками кинулся в драку. А дальше что? Примчали бы казаки и шашками всех сподряд… и правого, и виноватого… Вот куда те глупые слова мои завести могли…
— Что ж теперь? — спросил Зиновий. — Что теперь делать? Терпеть и молчать?
— Верно сказал. Терпеть и молчать. До поры, до времени.
— До какой же это поры?
— А вот об этом стоит поговорить, — сказал Голодный, но остановился, прерванный стуком в дверь комнаты. — А! Чаек поспел! — воскликнул он, подскочил к двери, открыл ее и пропустил Анну Матвеевну с крохотным — стаканов на пять-шесть — самоварчиком, кипевшим и пыхтевшим, однако, как положено.
— Вот за чайком мы с тобой это дело и обговорим. Ты спрашиваешь, до какой поры терпеть и молчать? Дельный вопрос. И отвечу я тебе тоже попросту и без затей. Пока силу не накопим.
— Молча силу не накопишь, — возразил Зиновий. И опять Никита внимательно посмотрел на своего молодого гостя.
— Это хорошо, что в тебе боязни нету, — сказал он. — Только для нашего дела одной смелости, даже самой отчаянной, будет еще мало.
— Опять про терпенье скажете?
— Тоже штука неплохая. А еще организованность нужна. Чтобы если ударить, так не растопыркой, а кулаком…
Зиновий не выдержал паузы.
— Согласен. Кулаком надежнее. Так когда и где? Кто скажет: кого, где, когда ударить?
— Молодец! В корень смотришь, — похвалил Голодный. — Стало быть, понял, какая для нас, для рабочих, нужда в организованности.
— Да что вы мне все про организованность! — взорвался Зиновий. — Малому ребенку понятно, что один в ноле не воин. Вы мне главную правду объясните. А товарищей себе я и сам найду.
— Молод, потому и горяч. Сам найдешь товарищей? Найдешь. Только смотря на какое дело… Вот, на той неделе в Марьиной роще три ухореза подкараулили ночью городового, руки ему связали, рот заткнули, на голову мешок нахлобучили, шашку сломали и обломки за пояс ааткнули. Потом отвели его к полицейской части, привязали к перильцам и оставили… Что скажешь? Лихое дело? На такое товарищей сразу найдешь…
— И сам бы пошел и товарищей бы нашел, — расплываясь в улыбке, подтвердил Зиновий.