Все было спокойно, и в сумерках караван остановился на ночевку. Впереди было еще два дня пути до нужной нам с другом развилки и сколько-то еще предстоит ждать попутного каравана. Двигаться вдвоем, конечно, можно, но довольно таки опасно, а рисковать своей единственной шкурой попусту не хотелось. Не камзол - новую не купишь. В связи с этим припасы надо беречь. Питание за счет торговцев специально не оговаривалось, но, будто это само собой разумелось, я подошел к кашевару охранников, и посоветовал ему заложить продуктов в котел еще и на нас с Ромисом... полуторную норму. Дескать, после боя непременно надо восстановить силы. Воин-кулинар уважительно покивал и побежал за дополнительной порцией продуктов. Большой и толстый начальник продовольствия выслушал его, пару раз глянул в мою сторону - при этом я вежливо скалился - и без споров выдал требуемое. Это мне понравилось. Не люблю скупердяев, трясущихся над каждой крупинкой ячки. Здесь же сразу видно человека понимающего и не жадного.
Доев хорошо приготовленную кашу с мясом, я тщательно протер травой котелок и уложил его в сумку. Вечернюю разминку решил начать чуть позже, когда ужин немного поуляжется, а пока пристроился к костру, и сосредоточился было на созерцании огня, как Ромис, наконец-то, соизволил выйти из задумчивости.
- Дит. Прости, но, если можно... - нерешительно начал он разговор, - ты только не обижайся, но... - он немного помялся и, пока не передумал, выпалил: - Зачем ты взял деньги?! Это не благородно! Мы же вместе сражались с разбойниками...
Я не торопился с ответом. Внимательно посмотрел в глаза другу. Увидел, что он искренне не понимает ситуации и переживает за меня.
- Их надо было наказать. И я сделал это.
- Но разве извинений, которые они тебе принесли, недостаточно?
- Для Леокарта вполне.
- Тогда почему... - я прервал его горячую речь.
- Потому, что Леокарт аристократ. Для него это унижение - достаточное наказание. А вот его наставник, во-первых, не дворянин, а, во-вторых, воин. Воину извиниться перед незнакомыми дворянчиками на глухой дороге всего лишь обычный маневр совершить. Вроде тактического отступления. Зато, расставшись с месячным жалованием - сорока пятью ящерками - в следующий раз этот первый меч баронства сорок пять раз подумает, стоит ли пренебрежительно отзываться о людях, которых сам не видел?
- Но ведь платил Леокарт...
- Он не платил. Он дал в долг! Для баронского сынка это, конечно, не слишком большие деньги и он может не стребовать их со своего наставника, но, думаю, тот сам из гордости не унизится до подачки. Хоть прижимист и бережлив, по-моему, даже чрезмерно. Обратил внимание на его амуницию? Все добротное, но латанное-перелатанное. Жалование почти вдвое больше, чем у рядового гвардейца, а одет хуже всех.
- Одна-а-а-ако, - протянул Ромис. - Теперь я понял! Но, как ты все рассчитал... - он с большим удовольствием и облегчением расхохотался. - Надо же! Ты уколол этого старого гуся в самое больное место - в кошелек! Бедняга! - разыграл друг сочувствие. - Копил себе на старость. Уже вот-вот и купил бы оружейную лавку или трактир, да ушел на покой, а тут пришел голодный барс и - гам. Откусил знатный кусок.
Мы вместе посмеялись, потом я предложил разделить деньги в таком соотношении - каждому по пятнадцать золотых лично и пятнадцать в общий котел. Причем казначеем назначался Ромис. Мне понравилось, как он максимально эффективно умеет тратить деньги. Учитывая, что ему с детства приходилось экономить, лучшего кандидата на эту вакансию представить было трудно. После непродолжительных споров, раздел добычи был успешно завершен, поздравления с высокой должностью Ромисом были благосклонно приняты и мы отметили это событие добрым глотком вина.
До перекрестка добрались ближе к вечеру без происшествий. Торговцы честно расплатились, посокрушались, что наши планы не изменились, и отбыли дальше. На полянке близ перекрестка - постоянном месте стоянок караванов - в ожидании оказии остались мы с Ромисом и пара крестьянских телег, направлявшихся по неведомой нам надобности в Лиманго.
Крестьяне ехали семьями: на одной телеге мужчина лет сорока, двое парней - старшему лет двадцать, младшему около четырнадцати - и женщина лет тридцати пяти; на другой - мужчина и женщина лет по тридцать пять и девушка, не старше семнадцати, видимо, дочь. Скорее всего, они были добрыми соседями или даже родственниками, поскольку все дела делали совместно: парни, не разбирая свои-чужие, отогнали лошадей попастись; женщины занялись готовкой; мужчины - проверкой телег и груза. Своих лошадей мы отогнали в табунок крестьянских и, кинув мелкому пацану пару медных косточек, попросили приглядеть. Он с восторгом согласился и тут же отнес весь заработок отцу.
Когда женщины все приготовили, нас пригласили не побрезговать и разделить их простой, но сытный ужин. Мы, не чинясь, прихватив пару фляг вина еще из Вармока, подсели к костру и отдали должное домашней стряпне. Постепенно завязался разговор. Нам с удовольствием поведали, а мы со вниманием выслушали, деревенские байки и различные веселые истории, случившиеся с односельчанами рассказчиков. За этими делами время пролетело незаметно. Я часа на два оставил общество ради вечерней разминки и, вернувшись, застал Ромиса вовсю обихаживающим дочку одного из возчиков, девушку крепкую и ладную, словно наливное яблочко. Впрочем, мама с папой подпирали свое сокровище с боков и ясно давали понять, что не допустят ничего, кроме легкого флирта, естественного для молодежи. Они прекрасно понимали, что отхватить в зятья дворянина, для них сказка несбыточная. Ромис, встретив такую продуманную оборону, горестно повздыхал, пожаловался, как ему будет одиноко и холодно спать одному, одарил девушку жалобным взглядом больного пса "Прощай, жестокий мир!" и отправился спать.
Вот это мастерство, восхитился я. Крестьянская дочка чуть не разметала родителей в порыве согреть и утешить страдающую душу. Однако те были начеку и задушили в зародыше светлые стремления молодежи.
Около полудня следующего дня, аккурат перед обедом, на дороге показалась пыль, указывая, что в нужном нам направлении движется караван или большой отряд. Через некоторое время можно было различить кортеж из кареты с графскими гербами и большой крытой повозки, эскортируемый двадцатью гвардейцами во главе с капитаном, приземистым, широкоплечим мужчиной. Главной достопримечательностью его квадратного лица, кроме кирпичного цвета и по-рачьи выпученных глаз, были длинные и пышные пшеничные усы, залихватски подкрученные и чуть ли не заложенные за уши. Подчиняясь его команде, которую он не то прохрипел, не то прорычал, отряд свернул на поляну, видимо, собираясь сделать привал.
Надо сказать, что по случаю жаркого дня мы с Ромисом были в одних штанах и босиком, только что после купания в ручье, протекавшем неподалеку. Пояса с оружием еще не успели прицепить, и они лежали на траве у наших ног. Если смотреть со стороны, то мы практически не отличались от крестьян-попутчиков, которых мало волновал этикет, но очень волновало собственное здоровье. Мужчины не обременяли себя одеждой, разгуливая в одних штанах, да и женщины были обряжены в короткие и тонкие льняные сарафаны.
В окне кареты Ромис заметил миловидное личико, и стоило экипажу остановиться, как он подскочил к дверце и настежь распахнул ее, в изящном поклоне предлагая даме руку. Спешившийся капитан отряда одарил его злым взглядом и в свою очередь предложил свою, прорычав:
- Что ты себе позволяешь, смерд?!
Ромис вспыхнул, метнулся к оружию и, на ходу опоясываясь, вернулся к карете. Девушка застыла на пороге, наблюдая за происходящим.