Франкистский режим в Каталонии, таким образом, не только дал молодым тогда писателям поколения Гойтисоло новую тему — ссылка, утрата, конфронтация, социальные перемены. Запрет на каталанский язык вынудил их влиться в поток испаноязычной литературы. Гойтисоло был писателем левого толка и хотел внимания и одобрения рабочей аудитории, — а большинство рабочих в Барселоне были иммигрантами и говорили по-испански, а не по-каталански. Барселонский средний класс — традиционная двуязычная читательская аудитория — все-таки предпочитал читать по-испански. Внезапное вторжение каталонских писателей в испанскую литературу Гойтисоло расценивал как «событие в истории испанской литературы», совпавшее с превращением Барселоны в столицу испанского книгопечатания. Испанский министр культуры, каталонец по имени Жорди Соле Тура, придерживается разумной точки зрения: «Я всегда верил, что каталонская культура — это все, что происходит в Каталонии, и по-каталански, и по-испански. Редукционизм, девиз “Нас интересует в культуре только то, что на каталанском языке" кажется мне грубой ошибкой». С другой стороны, настроенные в духе Пуйоля каталонские фундаменталисты, например члены организации «Националистическая молодежь Каталонии», все еще истово исповедуют этот самый редукционизм. «Мы утверждаем, — гласит их манифест 1991 года, — что не вся культура, которая есть в Каталонии, — каталонская, и если мы признаем принадлежность таких писателей, как Гойтисоло и Марсе, к каталонской культуре, мы точно так же должны признать принадлежность к ней, например, Роберта Грейвса, который, живя на Майорке, писал по-английски». «Интеллектуалы всегда первыми изменяли своим идеалам, — сетует «Националистическая молодежь», — и когда молодой литератор объявляет, что решил творить на испанском языке… он делает не только свой личный выбор; он тем самым сообщает обществу о своем предательстве, отречении, материализме».
Каталанский и испанский сосуществуют в журналах, газетах и на телевидении. В Барселоне три общественных телевизионных канала, один из них вещает только по-каталански (TV3), второй — в основном по-испански (TVEI), а третий — пополам и на том, и на другом (TVE2). В целом время прямого эфира делится почти поровну между двумя языками. Маленький каталонский ТV3 транслирует рекламу, но финансируется каталонским правительством. Он начал работать в 1984 году — этакий Давид, победивший Голиафа, то есть испанский, впавший в маразм TVE. TV3 проявил себя гораздо более интересным и профессиональным, например в репортажах и интервью, и более острым в комментариях, чем его соперник. Возможно, это самый лучший пример настоящего регионального телевидения в Европе. Зрители привязаны к нему не только как к развлечению. Опрос, проведенный в 1986 году, показал, что более половины зрителей TV3 испытывают «Патриотическую привязанность» к этому каналу, а 86 процентов считают, что его стоит смотреть, чтобы не утерять и даже улучшить свой каталанский. Почти все сходятся на том, что передачи этого канала политически более объективны, чем передачи ТVЕ. После некоторых колебаний рекламодатели в 1980-х годах устремились на TV3, и ежегодное количество рекламных роликов на каталанском с 5468 сюжетов в 1984 году возросло до 44 000 в 1988 году.
Почти так же дело обстоит и с периодическими изданиями. Из пяти барселонских газет, выходящих каждый день, три («Эль Периодико», «Ла Вангуардия» и «Эль Паис») — на испанском языке и две («Аванти» и «Диари де Барселона») — на каталанском. Испанские газеты читают около 1,3 миллиона, а каталанские — менее 250 000 человек. Но как «Эль Паис», так и «Вангуардия» регулярно выпускают на каталанском культурные приложения — обзоры, рецензии на книги, театральные постановки, фильмы. То есть что касается прессы, каталанский — это в основном язык «высоколобых», людей с университетским образованием, интересующихся культурой.