Вскоре члены Общества почитателей Иосифа собрали 150 000 песет и купили участок в непрестижной части Эйшампле. В 1890-е годы неподалеку от места строительства Саграда Фамилия все еще паслись козы. Выбрали архитектора Вильяра, человека более набожного, чем талантливого, который сделал отвратительный проект в готическом духе. В марте 1882 года заложили первый камень. Но Вильяр в следующем году перестал заниматься строительством храма, и в 1884 году нашли другого архитектора — Антони Гауди.
Почему вся эта архиконсервативная община выбрала Гауди, который на той стадии своей карьеры построил еще так мало? Обычно этот факт объясняют его собственной набожностью — Гауди якобы убедил почитателей святого Иосифа, что он святее папы римского. Безусловно, за него замолвили слово его светские покровители Комильяс и Гюэль. Однако Хосеп Пижоан, выдающийся авторитет в истории каталонского искусства, перед смертью рассказывал Хосепу Пла другую, более интересную версию. Пижоан был знаком с Бокабелья. «Он был просто лавочник. Не хочу ругать его. Я просто хочу сказать, что во всем, что касалось идей, понимания сути вещей, глубины религиозного чувства, этот человек был полной противоположностью Гауди». Но Бокабелье было видение: храм Святого Семейства будет построен истинным арийцем, человеком с голубыми глазами. Впервые встретив Гауди у архитектора Мартореля, Бокабелья и его соратники были поражены глазами молодого архитектора: чистыми, откровенными, пронзительными, голубыми. «Этот молодой человек, — вдруг провозгласил Бокабелья, — будет архитектором церкви Святого Семейства».
Хосеп Мария Бокабелья-и-Вердагер в 1920 г.
Se поп е vero е bеп trovato. Если и неправда, то хорошо рассказано. Неоспоримо, что с того момента, как Гауди наняли, он пользовался полной свободой. Никто не вмешивался в его работу и не делал ему замечаний. Чем грандиознее становились его планы, тем больше это поощрялось. У членов общества перед глазами были модели готических соборов. И еще у них, как и у церкви вообще, было время.
Сначала у них были и деньги тоже. На земляных и строительных работах были заняты, по крайней мере, триста рабочих. Кстати, возможно, Саграда Фамилия избежала разрушений во время беспорядков именно потому, что обеспечивала рабочие места. Общество почитателей Иосифа поддерживало интерес к себе, устраивая шествия, празднества, а также приглашая епископов и даже кардиналов, с которыми Гауди беседовал о «Великом деле», призванном возродить достоинства готического мира, соединив их со светом и ясностью средиземноморского духа. Саграда Фамилия станет огромным хранилищем христианской памяти, где каждая колонна, каждая ниша и каждая башня будут символизировать свою догму или событие из Нового Завета; это будет «книга», вместо иллюстраций украшенная скульптурой, представляющей всю иконографию католицизма. Гауди терпеливо знакомил важных гостей со структурой здания: параболоидные арки, наклонные колонны, нарушающие принципы готики, передающие свой вес непосредственно земле, без осевой нагрузки, таким образом не нуждаясь в контрфорсах. Гауди даже свозил выставку макетов и чертежей Саграда Фамилия в Париж и показал ее на Всемирной выставке 1900 года в надежде получить денег от французских католиков. Это бьл совсем неглупый шаг: в конце концов, французы сами пережили мрачный всплеск благочестия в 1880-е и 1890-е годы. Он выразился в культе Бернадетты в Лурде и постройке Сакре-Кер на Монмартре. Но Гауди немного опоздал. Изготовление макетов, упаковка их в огромные ящики и отправка в Париж стоили тысячи песет, которые, к счастью, платил Эусеби Гюэль. Но выставка провалилась. Ни публика, ни пресса, ни даже духовенство, по крайней мере французские архитекторы точно, не проявили ни малейшего интереса к диковинке. Им это здание казалось неоправданно и смешно раздутой пещерой отшельника. Такое представление о Гауди будет держаться у французов долго: еще в 1960-х годах можно было прочесть французских критиков, не отдающих себе отчет в значительности и глубине Гауди как архитектора, отзывающихся о нем как о таможеннике Руссо от архитектуры, как об испанском кузене Фернана Шеваля, того почтальона, что, играя в черепки, создал в саду Отерив свой Пале Идеаль (идеальный дворец) из кирпича, раковин устриц, черепицы и всякого мусора, подобранного поблизости.