«Авильская башня» построена на нескольких уровнях, соединенных между собой стальными лестницами и стеклянным подъемником в виде капсулы. Его пассажиров подсвечивают прожекторами, чтобы они чувствовали себя настоящими звездами. В полу проделаны дырки, позволяющие тем, кто находится выше, смотреть на тех, кто этажом ниже, а те могут заглядывать под юбки верхним. В главном зале есть канапе, поднимающееся и опускающееся на тросах, и прожекторы, которые то и дело выхватывают из мрака псевдо-античные маски на полусферических стенах. Столики — крошечные, стулья будто предназначены для наказания кающихся грешников. А есть еще столы у волнистой стены, под каждым из которых висит на проволоке маленький металлический спутник. Из него тоже торчит проволока, единственное назначение которой — рвать чулки женщинам. Ниже этажом — круглый биллиардный стол, а рядом — мужской туалет, прозрачная стеклянная загородка. Писсуар освещен ультрафиолетовыми лампами, они придают вашей струе мертвенно-зеленоватый цвет. Отвернувшись, чтобы застегнуть брюки, сквозь стекло вы увидите играющих в бильярд. Трудно сказать, призвана ли такая откровенность вынудить клиентов преодолеть ложную скромность, или она нужна, чтобы исключить занятия сексом или употребление кокаина в туалете.
Барселона — метрополия. В то же время она довольно долго была очень провинциальным местом. Навязчивое чувство каталонской исключительности питает неотвязные сомнения в ценности достижений мировой культуры (а не бьем ли мы Мадрид на его собственном поле?), а также привычку к переоценке жизненной силы культуры местной (да кому нужен этот Мадрид?). Синдром очень знаком всякому, кто, подобно мне, вырос в Австралии. Он мягко принуждает вас преувеличивать достоинства всего местного, в том числе и дизайна. Не верить безоглядно в местную культуру — значит в какой-то степени предать свой край. Потрясающий пример сотворения местного кумира — история архитектора Рикардо Бофиля, чье имя так тесно связано с постфранкистским возрождением Барселоны. Его последнее творение — ложноклассическое здание в «Олимпийском кольце» на Монтжуике, где размещается Национальный институт образования. «Рикардо Бофиль, — бодро сообщает один из проспектов, выпущенных Ажунтамент, — не построил почти ничего в Барселоне, в своем родном городе. Олимпийские игры изменили это ненормальное положение вещей».
В действительности же Бофиль внес огромный вклад в архитектуру Барселоны. Но вклад этот — какой-то странный, даже неловко говорить о нем. Это «почти ничего», которое он построил, — одно из самых горячо обсуждаемых зданий современной Испании.
Рикардо Бофиль появился в конце 1960-х годов с весьма значительными социальными теориями. Он — воплощение карающей «левой руки Господа». У него есть чувство «коллективного» и в то же время поза творца, который знает, что нужно народу. Его первая большая постройка — кобальтово-синий массив блочных многоквартирных домов на холме над Ситжесом. Они напоминают гробницы в склепе. Массив появился в 1966 году, а три года спустя уже почти опустел, так как в нем стало опасно жить. Но Ситжес довольно далеко от Барселоны, если ехать вдоль побережья, и Бофилю вскоре вновь представился случай проявить себя. На сей раз ему поручили большой проект: жилые дома в индустриальном пригороде Сант-Жуст Десверн, недалеко от аэропорта. Архитектор назвал жилой массив «Уолден Семь», — это из социально-бытовой утопии, предложенной американским психологом-бихевиористом Б. Ф. Скиннером. «Уолден Семь» — весьма заметный объект. Это неуклюжее, похожее на замок строение с полуцилиндрическими балконами, все облицованное терракотовой плиткой. В 1975 году его бурно расхваливали как символ возрождения Барселоны, выздоровления города от Франко и Порсиолеса — мол, смотрите, что могут левые сделать для людей, подавленных серостью и монотонностью промышленных корпусов!
Но семьи, вынужденные там жить, не пришли в восторг от «Уолден Семь». Там было тесно и мрачно, потолки протекали. Лифты, водопровод и электричество то и дело отказывали. Разумеется, о недостатках и недовольстве жильцов не было ни слова в архитектурных журналах. Зато они во множестве публиковали фотоснимки здания. Не потревожили и величавого спокойствия Бофиля. Сам он в 1978 году заявил в своем сочинении «Архитектура и человек» (опубликованном по-французски в Париже, что, возможно, было очень мудро), что те, кому повезло жить в «Уолден Семь», «счастливы принять участие в этом оригинальном эксперименте, они чувствуют себя избранными, они живут в столь необычном месте, что могут этим гордиться… Об “Уолден Семь” говорят разное. Его жильцы только сейчас полностью осознали, что они в каком-то смысле пионеры… они знают, что можно протестовать, возражать, кричать, но сделать ничего нельзя. Они могут либо уйти, либо остаться. Они пытались сделать это здание более привычным, обыкновенным. Но не вышло: так уж здесь организовано пространство».