А правда заключается в том, что ни капиталистические страны (Англия, Франция, Италия, США или Австралия), ни марксистские режимы (Россия и ее европейские сателлиты) не преуспели в градостроительстве больше, чем Порсиолес. За эти три десятилетия очень мало кто из облеченных властью людей по всему миру, будь то левые, правые или центристы, выступал за разумный подход к городскому планированию и принимал ответственность за исторический облик города и окружающую среду; мало кто рискнул сделать это не только в печати, но даже устно. И намека на заботу о целостности облика города, о планировании больших и малых построек, промышленных и жилых, о том, чтобы сохранить то, что уже имелось, не промелькнуло в речах городских властей до середины 1970-х годов, и Порсиолес, возможно, бьл ничутъ не хуже своих коллег в Лондоне, Нью-Йорке или Риме. В конце концов именно в это время собор Св. Павла закрыли весьма посредственными высотными зданиями, создали таких уродов, как Прюитт-Айгоу в Сент-Луисе, и загородили выход в море из старого города в Сиднее притиснутыми друг к другу небоскребами.
Конечно, приезжий, запертый в ревущем транспортном лабиринте между безликими стенами автотрассы, ведущей на север, в сторону Франции, а названной, назло здравому смыслу, Meridiana («южная», 1971), илии глядящий на варварские надрезы Виа Аугуста и Авингуда Женерал Митре, на эти насечки в духе Османа, которые так испортили верхнюю часть Барселоны XIX века, вряд ли помянет добрым словом Порсиолеса. Но, честно говоря, стоит признать, что тот был, в общем, не хуже своих коллег в других городах, и не представлять его таким уж чудовищем, как это принято сейчас среди bien-pensant[9] дизайнеров Барселоны. Кроме Fundaciy Miry (Фонда Миро) и трех-четырех других построек, большинство зданий Барселоны Порсиолеса безлики, иные просто отвратительно безграмотны, а самое худшее из них, Ажунтамент, — мерзкая коробка из стекла и бетона, стиснутая со всех сторон готическими зданиями Старого города. Но, по крайней мере, Порсиолес не сносил построек Гауди, а в Нью-Йорке разрушили в 1960-х годах здания Маккима и Мида и вокзал Пенсильвания, одно из лучших мест в мире в стиле «бо ар».
Упущенное не менее содеянного омрачало облик Барселоны во франкистские годы. В городе не проводилось последовательной политики поддержания и реставрации исторических довоенных зданий. Царила энтропия, выросшая на питательной почве оппортунистических спекуляций и официальной коррупции. Гораздо дороже было превратить дворец XIX века в многоквартирный дом, чем снести и поставить на его месте семиэтажный барак. Через десять лет новый дом будет как картонный, но какая разница? Если новые окраины Барселоны представляли собой хаос, то Эйшампле и старый центр стали превращаться в помойку; одной из самых грязных частей города стал бульвар Рамблас, чья неоклассическая красота совершенно пропала за вывесками кабаков. И здесь политика правительства весьма способствовала беспорядку. Площадь с ближней к морю стороны Рамблас, Пласа Реаль, стала местом обитания наркоманов и проституток, и городской совет это вполне устраивало: сосредоточить отбросы общества, преступные элементы и хиппи в одном месте, чтобы удобнее было присматривать за ними.
Многие представлявшие архитектурную ценность ансамбли периода модернизма были либо разрушены, либо пребывали в полном небрежении, либо были испорчены неумелым «обновлением». Они рассматривались как безнадежно устаревшие и, следовательно, становились легкой добычей дли коммерсантов всех мастей. Разумеется, такое случалось и раньше; самым вопиющим примером со времен республики был снос кафе «Турин» на Пассейч де Грасия, 18, маленького шедевра Гауди, который заменили отвратительной стеклянной «Жойериа Рока» Хосе-Луиса Серта. Но деградация приобретала пугающие размеры, проявилась не только в тоскливых новых постройках, занявших место великолепных старых, но также в общем упадке и отвратительном подновлении старого. Одной из жертв такой политики стала Каса Мила Гауди на Пассейч де Грасия. К началу 1980-х годов она находилась в весьма плачевном состоянии. Фрески на входной двери стерлись до неузнаваемости. Мезонин превратился в зал для игры в бинго, фасад обезобразила неоновая подсветка, прямоугольные металлические рамы закрыли окна на уровне улицы, так как владельцы магазинов не желали тратить деньги на рамы, которые своей формой соответствовали бы форме окон. Здание, помимо всего прочего, было очень грязным — кремово-белый известняк Монтжуика стал темно-коричневым.