29) Я собирался описать тот день, когда в Нью-Йорке встретил Сэлинджера, но мысль моя вдруг метнулась к кошмарному сну, который приснился мне накануне и повлек за собой любопытные и неожиданные последствия.
В конторе прознали о том, что я симулирую, и с треском уволили. Страшная драма, холодный пот, дикий ужас – но в трагедии моего увольнения тотчас сверкнула и забавная сторона. Сразу скажу, что я решил ни строки не посвящать своему несчастью в этом дневнике: оно того недостойно. Но, не удержавшись, взял и, давясь смехом, написал следующее: «Впредь я не намерен уделять внимания дурацкому событию – потере работы, лучше уподобиться кардиналу Ронкалли,[82] который в тот день, когда его избрали главой католической церкви, оставил в своем дневнике скупую запись: «Сегодня меня сделали папой». Или Людовику XVI, не отличавшемуся большой прозорливостью, ибо в день взятия Бастилии он пометил в дневнике: «Ничего».
30) Совсем уже собрался рассказать о своей встрече с Сэлинджером, но тут, рассеянно листая газету, наткнулся на страницу «Культура» и увидел сообщение о чествовании, устроенном Пепину Бельо в его родном городе Уэске.
У меня возникло ощущение, будто в гостях у меня побывал сам Пепин Бельо.
Сообщение дополнялось, во-первых, заметкой Игнасио Видаль-Фольча,[83] а во-вторых, интервью, взятым Антоном Кастро у самого Пепина Бельо, которого можно считать писателем направления Нет (испанского) par excellence.[84]
Видаль-Фольч пишет: «Перед человеком, одаренным художественным складом ума, но решившим не давать воли своим талантам, лежат два пути: первый – считать себя неудачником <…>, второй, гораздо реже выбираемый, сформулированный когда-то восточными мудрецами и требующий своего рода духовной рафинированности, – это путь, которым следует Пепин Бельо и который основан на безжалостном отказе от демонстрации своих возможностей; выбор второго пути можно считать признаком особого духовного аристократизма; и если человек уступает внутренней потребности подобного рода – не утруждая себя даже тем, чтобы оправдать ее откровенным презрением к ближним, отвращением к жизни или безразличием к искусству, – значит, в нем есть нечто божественное <…> Мне легко представить, как Лорка, Бунюэль и Дали сетовали на то, что Пепин с его недюжинным талантом не желает ничего делать. Но Бельо не обращал внимания на их сетования. Да, он огорчал друзей, но его позиция, на мой взгляд, это в своем роде произведение искусства, и куда более значительное, нежели забавные и остроумные рисунки „тухляков“,[85] которыми увлекался Дали и которые родились по подсказке Бельо».
Я поднялся с дивана, чтобы поставить кассету Тони Фрушеллы, тоже одного из моих любимых музыкантов. Потом вернулся на диван – мне не терпелось узнать, что же сказал Пепин Бельо в интервью.
Несколько дней назад я точно так же сидел на диване, и мне явился Феррер Лерин, поэт, занятый изучением грифов. А сегодня меня навестил Пепин Бельо. Видно, в моем доме диван – самое подходящее, даже идеальное место для встреч и разговоров с призраками, которые воплощают в себе идею отрицания.
«Хосе Бельо Ласьерра – тип неправдоподобный, – так начал это интервью Антон Кастро. – Ни один сочинитель не придумал бы такого героя: гладкое лицо с упругой кожей – как накрахмаленная нижняя юбка у крестьянки, – и вдруг – снежно-белые усы».
Я надолго задумался о том, почему и мне тоже очень нравятся неправдоподобные типы. Потом стал гадать, при чем тут накрахмаленная нижняя юбка, но ни один словарь загадки не разрешил.
Короче, словари, не разрешив загадки, запутали меня окончательно. Из-за этих «нижних юбок» я унесся воображением так далеко, что восприимчивость моя обострилась до предела, вернее, я вдруг почувствовал, что восприимчивость моя вообще не знает предела, так что вдруг – уже где-то на самой границе яви и сна – я вступил в беседу с неправдоподобным Пепином Бельо.
Когда я его увидел, мне в голову пришел один-единственный вопрос – его-то я и задал, не удосужившись даже подняться со своего дивана, – простейший из всех простых вопросов, потому что знаю, насколько бесхитростен сам Пепин, столь же бесхитростен, – сказал я себе, – как горб у меня за спиной.
– Я никогда не видел женщины, равной по красоте Эве Гарднер, – сказал мне Пепин Бельо. – Однажды мне довелось весьма долго просидеть рядом с ней на диване под торшером. Я буквально пожирал ее глазами. «На что ты так смотришь?» – спросила она. «Как на что, детка, на тебя». Трудно поверить, но помню, в тот миг я разглядывал белки ее глаз, они у нее были с голубоватыми тенями по краям, точь-в-точь как у кукол, старинных фарфоровых кукол. Она засмеялась. А я повторял: «Нет, не смейся. Ты же настоящий монстр».