Духовником Бартоломе был каноник Пабло де Талавера, человек строгий и замкнутый. Студенты побаивались его и предпочитали исповедоваться у добродушного толстого капеллана университетской церкви падре Бенедикто. Но Бартоломе влекло к канонику. Под внешней замкнутостью он угадывал душу высокую и благородную.
Капелла — настоящий собор в миниатюре, со стрельчатыми арками, с дубовой резьбой до самого верха. Сейчас в капелле полутемно, сквозь цветные витражи слабо пробивался свет…
Каноник был один. Прочитав Confiteor[26], Бартоломе сразу заговорил о своем смятении:
— Падре, я виню себя в великом грехе злобы, толкнувшем меня на путь убийства.
Каноник хорошо знал Бартоломе и потому мягко спросил:
— Но ведь вы не убили, сын мой?
— Я не убил его, но был близок к этому. Я ранил его на поединке!
— Высказывал ли он тоже злобу, сын мой?
— Да, падре. Он очень злой и жестокий человек. Потому-то и я…
— Взяли на себя роль судьи?
— Нет, падре, — и Бартоломе покраснел. — Я не хотел ни судить, ни убивать его. Но я не совладал с собой при виде его низостей.
— Какие же низости допустил этот человек?
— Он оскорбил девушку!
— Эта девушка связана с вами узами кровного родства, сын мой?
Бартоломе смутился:
— Нет, но… это дочь одного знакомого художника.
— Продолжайте, сын мой.
— Я люблю эту девушку, — и он опустил голову. — Я люблю ее, но никогда не говорил ей.
— А как вы думаете, сын мой, она догадывается об этом?
— Я ничего не говорил ей о своей любви, — повторил Бартоломе, — но мне кажется, что и она…
— Она любит вас, сын мой! — сказал каноник.
— Мы оба еще так молоды, падре. И мне кажется, еще рано говорить о нашем чувстве. Но оскорблять ее я никому не позволю!
— А каков второй поступок вашего противника, сын мой?
— Он несправедливо ударил при мне своего слугу, человека низкого происхождения, который не мог сам защитить себя.
— И вы защитили его?
— Да, я вырвал плетку из рук негодяя и сломал ее.
— И он покорился вам?
— Нет, — Бартоломе снова опустил голову. — Слугу избили до смерти, и он погиб.
— А как вы узнали об этом?
— Он бросил мне это в лицо перед поединком!
Каноник помолчал, а затем сказал:
— В жизни каждого из нас наступает день и час, когда человек становится собственным судьей. Но вы видите, сын мой, как опасно и вредно брать на себя роль судьи другого человека. Слугу вы не спасли, а душу свою чуть не погубили гордыней и злобой.
Бартоломе понимал, что поступил как мальчишка, но все же чувствовал, что, если бы пришлось ему еще раз видеть, как истязают человека, он не смог бы остаться равнодушным.
— Ну, а девушка, сын мой?
— Падре, я не понимаю вас.
— Вы, как честный человек, после всего, что произошло, то есть после поединка, вы должны поговорить со своим отцом, а затем с отцом девушки.
— Да, падре.
— Честь ее в ваших руках, вы смутили ее душу, сын мой. Любовь сама по себе не грех, но может рождать грешные мысли и поступки.
— Падре, если бы видели Беатриче, вы бы не произнесли слово «грех»! Это сама небесная чистота!
— Тем более, сын мой, эту чистоту надо сохранить и беречь. Вы должны мне обещать, что перестанете бывать в семействе художника, пока не поговорите со своим отцом.
— Да, падре.
— Вы должны помнить, что тот, у кого чистое сердце и чистые помыслы, тот, кто при мысли о прошлом не может ни в чем себя упрекнуть, тот всегда найдет счастье. Вы скоро поедете на каникулы в Севилью. Откройтесь своему отцу. Ничего не может быть хуже лжи и недоверия. Я не буду накладывать на вас никакого покаяния, ибо верю вашим чистым помыслам.
Первая утрата
О горькое и страшное виденье!
Ужель и впрямь ушла в небытие
Лучистая душа, в ком все мое
Пристанище, и радость, и мученье?
Судья дон Франсиско де Лас-Касас любил своего сына и гордился им. Лицо Бартоломе, тонкое и одухотворенное, напоминало ему лицо доньи Беатрис, так рано покинувшей их. А характер… он узнавал в нем себя, а кому не приятно видеть свои лучшие черты, воплощенные в детях? «Бартоломе — истый кастилец, — думал отец, — горячий и честный, смелый и гордый. Нет в нем только честолюбия. Но это придет потом. Он еще молод и слишком увлечен науками, чтобы думать о будущем. О будущем позаботится отец».