— Брат мой, — говорил Колон, — не скрою от тебя, что отплываю с неспокойным сердцем!
Диего де Арана, двоюродный брат жены Колона, молодой и пылкий, от души преданный ему, был удивлен:
— Но почему, дорогой сеньор? Форт укреплен хорошо. Король Гуаканагари и его туземцы настроены по отношению к нам весьма дружелюбно. А что касается наших колонистов, то они горят желанием остаться на острове!
— Слишком уж горячи в своем желании остаться на Эспаньоле! — угрюмо возразил Колон. — Я хорошо знаю испанцев: бесстрашие у них идет рука об руку с жадностью! Индейцы простодушны как дети, а испанцы, повторяю тебе, да простит меня Иисус, жадны и ненасытны. Я сам видел, как индейцы за наконечник агухеты[32], осколок стекла, черепок от разбитой чашки или иные никчемные вещи давали испанцам все, чего только те желали! Но даже не давая ничего, испанцы стремились захватить все! Я запрещаю подобное, Диего. Ты должен обещать мне, брат мой, что будешь строго следить за тем, чтобы, скупая у туземцев золото, испанцы не обижали их. Я оставляю тебе в помощь нотариуса Эсковедо и королевского постельничего Гутьерреса. Они хорошие христиане и достойные люди.
Диего вспомнил, какую недобрую славу пьяницы и картежника имел в Кордове «достойный христианин» Гутьеррес, но, не желая огорчать дона Кристобаля, ответил:
— Я обещаю, сеньор, выполнять все, о чем вы говорите!
— Ты знаешь, Диего, — продолжал дон Кристобаль, — гибель «Санта-Марии» на камнях — это перст божий!
— Не могу понять, сеньор, как «Санта-Мария» села на мель? Ведь в воскресенье мы проверили на добрых три лиги весь берег и все мели к востоку от Святого Мыса! Мы отлично видели, в каких местах можно было свободно пройти!
— Когда мы плыли при малом ветре от моря Святого Фомы к Святому Мысу, я решил пойти лечь спать, ибо накануне провел два дня и ночь без сна. Но пожелал наш господь, чтобы в полночь, когда море было спокойно, как вода в чаше, все моряки, и даже рулевой, и сам маэстре[33], ушли спать.
— А кто же был у руля, сеньор?
— А руль эти бездельники, да простит меня святой Фернандо, доверили, несмотря на запрещение, мальчишке — юнге! И вот корабль, увлекаемый течением, пошел на камни… Вдруг юнга услышал шум прибоя и увидел камни! Он закричал, я сразу же выбежал на палубу, но каравелла уже села на мель. Остальное ты знаешь.
Форт Навидад. Старинная гравюра.
— Но ведь «Нинья» была меньше чем в половине лиги от нас!
— Ах, Диего, — вздохнул дон Кристобаль, — во всем этом, я повторяю, перст божий! Но ты не рассказал мне, как принял тебя и Гутьерреса король Гуаканагари. Присланные им люди работали весьма ловко и быстро разгрузили каравеллу и все снятое с корабля сберегли в целости и сохранности!
— Я до сей поры, дорогой сеньор, не могу забыть, какие горькие слезы проливал здешний король в знак своего сочувствия! — улыбнулся Диего.
— Не смейся, Диего; настолько любвеобильны и бескорыстны туземцы, что в целом свете не найдется лучших людей! И хотя они не христиане, но любят ближних, как самих себя! И как честны — ведь ничто, ни единая мелочь, ни один гвоздь, не пропали при разгрузке каравеллы! Нет, нет, Диего, великое участие и рвение проявили и король, и его родичи, и все подданные!
На палубе каравеллы пробили склянки. Моряки собирались спать. Вахтенный тихонько напевал любимую капитаном старинную песню:
Темная тропическая ночь спустилась над островом. Волны тихо набегали на берег…
— Я не сомневаюсь, дорогой Диего, что нашел путь в Азию. Мы должны утвердиться здесь, обратить туземцев в христианство и заставить их делать все, что нам надобно. Ведь они так сговорчивы и покорны! У меня сейчас довольно золота в руках, чтобы убедить тех, кто будет говорить, что будто мое предприятие безумно. И я надеюсь, с помощью всевышнего, — и дон Кристобаль поцеловал золотой крест, висевший у него на груди, — вернуться снова сюда.
Настало второе утро нового, 1493 года. На каравелле «Нинья» все было готово к отплытию. Ждали лишь короля и его родичей, чтобы торжественным обедом отметить расставание.
Гутьеррес, недавно побывавший на берегу, захлебываясь от восторга, рассказывал Колону:
32