Вдруг из камышей поднялась огромная белая птица и быстрыми взмахами широких крыльев стала подниматься вверх.
— Снимайте клобук, сеньор! — крикнул сокольничий. — Пускайте сокола! Какая удача — это лебедь!
Но Бартоломе еще раньше сдернул с головы Эспады клобучок и выпустил его в погоню. Ослепленный ярким светом, сокол не сразу слетел с руки охотника. Потом, увидев улетающего лебедя, он в то же мгновенье ринулся вверх за ним. Но лебедь на своих сильных крыльях уходил все выше и выше.
— Какая великолепная добыча! — воскликнул кто-то из охотников. — Эге-ге, Эспада!
— Эге-ге! Эге-ге! — кричал сокольничий, подзадоривая сокола, пустившегося в погоню.
Сокол, как стрела, выпущенная из лука, летел к лебедю, но был еще далеко от него. Вдруг он взмыл вверх и камнем упал на лебедя. Теперь исход битвы был уже предрешен. Лебедь с протяжным звучным криком быстро спускался вниз. Там, в вышине, сокол ранил его своим острым, как кинжал, клювом.
Обе птицы упали невдалеке. Охотники подскакали к ним. На траве, раскинув крылья, лежал великолепный белый лебедь. При падении он сломал одно крыло, и по белоснежным перьям скатывались капли крови.
Собаки выгнали из камышей стаю уток. Сокольничий взял сокола и вновь пустил в погоню.
— Ну как? — спросил Бартоломе, подъехав к Алонсо. — Какова добыча? Большая редкость — взять лебедя!
Они некоторое время ехали молча.
— Зачем, Бартоломе?
— Что — зачем?
— Зачем убита эта прекрасная птица?
— Я не понимаю тебя: ведь это же охота!
— А я не понимаю тебя. Это не охота, а забава! А убивать ради забавы, по-моему, грешно!
— Но ведь ты же сам охотник! Ты рассказывал мне, как охотился в лесах и на болотах Кубы.
— Наша охота — не забава, Бартоломе. Мы охотимся, чтобы добыть пищу. А кому нужен этот лебедь? Ведь у вас и так много домашней птицы.
Бартоломе не знал, что ответить Алонсо. Да и что он мог ему сказать? Он посмотрел на кубинца. И ему стало стыдно…
Смерть отца
…Быть стойким, быть сильным… это свойство человека с совершенной и непобедимой душой.
Отъезд Бартоломе в Саламанку откладывался на долгое время из-за болезни отца. Тот уже не вставал с постели. Оставить его одного было невозможно.
Однажды приехал из Гранады дон Пеньялоса, брат покойной матери Бартоломе, навестить больного. Прежде чем пройти к нему, он зашел к племяннику:
— Слушай, Бартоломе, я хотел тебя предупредить: остерегайся сообщать что-либо отцу, если услышишь о возвращении Адмирала из плавания.
— А что я могу услышать, сеньор? И к тому же отец очень неохотно говорит о плавании.
— Неохотно… я думаю! — угрюмо ответил бывший командор флотилии. — Вспоминать не хочется, не то что говорить. Одна гибель форта Навидад чего стоит!
— Почему вы и отец упорно не хотите рассказать о плавании в Индию? Что происходит там? — удивился Бартоломе.
— Эх, Бартоломе, мой друг! Не обижайся на нас, стариков. Чем позже ты узнаешь, тем лучше. Ты не похож, слава богу, на нынешних молодых кабальеро. Даже мои сыновья не всегда понимают меня и тайком осуждают за старческие причуды. Ты не таков, я знаю. Но пойми, племянник, нас, старых солдат Кастилии, постигли настолько большие разочарования после этого плавания, что трудно о них говорить. Не хочу лгать тебе, но думаю, что ни один уважающий себя кастильский дворянин не ринется более в подобные безумные авантюры!
— А как же Адмирал Колон?
Дон Пеньялоса с горечью усмехнулся:
— Адмирал… Я провел с ним почти три года в Индии, но до сих пор так и не понял, кто он, твой Адмирал: сумасшедший мечтатель, ненасытный честолюбец или расчетливый генуэзский купец, для которого цель оправдывает средства?
— Нет, сеньор, только не последнее. То, что рассказывал об Адмирале Мигель Арана, мой друг, совсем не похоже на расчет или преступление. Мечтатель, возможно, слишком честолюбив…
— Может быть, ты и прав, мой мальчик. Однако сыновья Адмирала, Диего и Эрнандо, состоящие пажами инфанта Хуана, говорили мне, что, когда они проходят по улицам Гранады, вслед им несутся крики и улюлюканье: «Вот идут сыновья адмирала москитов, того самого, который открыл страну неоправданных надежд, кладбище кастильских дворян!»
— Этого не может быть, сеньор! Неужели Кастилия не оценила величия сделанных им открытий?
— Не знаю, племянник, — покачал головой командор. — Так помни, отцу — ни слова.