Третья женщина. Да уж ничего хорошего, милые вы мои.
Первый крестьянин. Управляющий бегает по двору, усищами шевелит, морда вся красная…
Вторая женщина. Что бы это было?
Агата. Что-нибудь да выдумали, ох, выдумали!
Третья женщина. Война опять или что?
Шимон. Какая там война!
Второй крестьянин. Кто его знает, что на свете творится! Может, и вправду война!
Агата. А сдавалось, что уже вовсе кончилось, что хоть тихо будет.
Вторая женщина. Такие, видать, времена пришли.
Первая женщина. Ох, уж и времена, времена… Вчера гайдуки Владека Банаха так избили, что чуть дышит.
Первый крестьянин. Да ну?
Первая женщина. Истинная правда. Будто не слышали!
Агата. По правде сказать, у некоторых и впрямь башка-то закружилась.
Третья женщина. Да уж это так… А больше всего у этих… у косыньеров.
Первая женщина. Что, мол, им это самое обещали, мол…
Агата. Что им там обещали!
Первая женщина. Обещали! Бартош говорил, и хромой тоже.
Агата. Мало что хромой болтал! Он вон все кузнецу перечил, а вышла-то Кузнецова правда!
Первый крестьянин. И всегда все против бедного народа выйдет.
Ян. А народ глуп, как, к примеру, сапог.
Шимон. Не говорили бы вы, Ян. Пан Костюшко…
Ян. Кончился пан Костюшко, раз-два — и конец.
Второй крестьянин. Панская измена была.
Третий крестьянин. Известно, измена была. Пан всегда против мужика измены затевает, никогда иначе не было.
Второй крестьянин. Всегда он мужицкой обидой жил.
Ян. А мужикам мерещилось, что они вместе с панами чего-то добьются.
Третий крестьянин. Паны только продавали войску сено и солому, так им-то война на пользу вышла. А как дело до драки — только их и видели. Говорят, в других местах еще хуже, чем у нас, в Краковщине. Как кто к Костюшке идти сберется, страшно наказывали.
Первый крестьянин. Так как же это? Стало быть, для панской выгоды война шла?
Третий крестьянин. Кто их разберет? Будто не знаете, — пан всегда все повернет себе на пользу, мужику на беду.
Вторая женщина. А нынче нас сюда зачем согнали?
Ян. Кто их знает!
Вторая женщина. Еще кто-то бежит.
Первая женщина. Бартошиха.
Агата. Последняя идет, как же, пани шляхтянка!
Шимон. Зря говорите. Бартош правильный человек.
Агата. Я не против него и говорю. А Бартошиха совсем от этого шляхетства одурела. И что ей в нем?
Третий крестьянин. Одно горе, только и всего. Ишь совсем извелась баба.
Подходит Бартошиха.
Ян. Идите, идите, кума, станьте тут возле нас. Где это ваш?
Бартошиха. О, господи Исусе, господи Исусе, так вы еще ничего не знаете?
Шимон. А что нам знать?
Бартошиха. Да как пошел мой с утра в усадьбу, до сих пор его нет… Ходила я узнать, так как собаку прогнали.
Агата. А ваш бунтовал мужиков, наверно через это.
Бартошиха. О, Господи! Да чтоб у тебя, холера, язык отсох! Мой их бунтовал?
Агата. Что ж ты дивишься, пани Гловацкая? Ведь все знают, как дело было. Кто Владека Банаха подстрекал? Не через это его гайдуки побили так, что еле дышит?
Бартошиха. Мой по справедливости говорил: было обещано, что кто за паном Костюшкой пойдет, будет освобожден от барщины! Правда, кум?
Шимон. Правильно говорите!
Ян. Э, куда там… Читал я в городе манифесты и давно говорю… Да вы, Шимон, только и думали, как бы за косу схватиться, а об остальном у вас и заботушки не было… Очень уж вам понравилось, что пан Костюшко краковскую шапку надел… А в манифесте ничего больше и не было, а только что кто с войны вернется, тот должен работать с этого дня, а за прошлое не отрабатывать.
Первый мужик. Правда, так и стояло в манифесте.
Вторая женщина. А сказывали…
Агата. Мало ли что сказывали! Люди уж всегда…
Шимон. Ну, по справедливости-то, Бартошу не полагалось! Все ведь знают, как было написано: на вечные времена!
Ян. Кончился пан Костюшко, так и вечные времена кончились.
Бартошиха. Ой, боже, боже…
Первый крестьянин. Поглядите, не видно ли где управляющего?