Травинский. Что это у вас — свадьба, что ли?
Бартошиха. Где уж свадьба, ваша милость! Горе, горе у нас горькое, да и все… Вот соседи и сошлись, пожалеть бедную вдову…
Травинский. Вдову? Вздор говорите, Бартошиха. Ваш ведь жив.
Бартошиха. И что с того, что жив? Ой, доля моя горькая, сирота я несчастная! Сколько я молилась, сколько наплакалась — нет и нет! Ему воевать охота, а ты вот тут страдай!
Ян. Не скулили бы вы так, кума.
Бартошиха. И как тут не заплакать, как тут не…
Травинский. А я как раз от его милости старосты Шуйского грамоту по делу вашего мужа получил.
Бартошиха. Боже милостивый! От пана старосты? Господи Исусе, мало было горя, теперь еще…
Травинский. Да не ори ты, баба, слова сказать не даешь.
Бартошиха. О-о-о-о!..
Травинский. Тише! А вы там что? Молчать и слушать! Буду читать грамоту господина старосты.
Бартошиха. Господи Исусе!
Травинский (медленно разворачивает бумагу; пробегает глазами, медленно читает). Сейчас… сейчас… сударь мой… ага, ага… на такой манер: «Бывший Войцех Бартош, а ныне Войцех Гловацкий…»
Бартошиха. Спасите! Исусе сладчайший!..
Ян. Постойте, кума!
Травинский. «… а ныне Войцех Гловацкий, хорунжий краковских гренадеров, отличился…»
Бартошиха. Матерь божья! Пропали мы, несчастные, отличился!
Травинский. Заткни глотку, баба, сто раз тебе говорить? «…отличился четвертого апреля, первый вскочив на неприятельскую батарею…»
Бартошиха. Не говорила ли я, не просила ли его сто раз!
Травинский. «…дав доказательства отваги ради любви к отчизне. Оная его отвага дает мне счастливейший в жизни случай освободить его от всех повинностей, равно как и жену его и деток…»
Шимон. Слышали?
Ян. Тише!
Травинский. «…А избу и двор, где он живет, дарю на вечные времена его жене и деткам, не претендуя ни на какие отработки. Притом приказываю выдать жене его на пропитание зерна: пшеницы три мешка, ржи четыре мешка…»
Шимон. Слышите, кума?
Травинский. «…четыре мешка, ячменя четыре мешка…» и этого… ага… ага… гм…
Шимон. Бартошиха!
Бартошиха. В глазах чего-то потемнело… О, господи… как же это…
Травинский. «…Выбрать из моего хлева лучшую корову и дать его жене, обязываю дать ей кабанчика и свинью…»
Шимон. Корову, Бартошиха… Бартошиха…
Бартошиха. О, господи Исусе… И как же это, смилуйтесь, пан управляющий, ваша милость…
Травинский. Одурели вы, что ли? Не слышите? Завтра с утра придете за коровой.
Бартошиха. За коровой?!
Шимон. Не слышали вы, что ли? Пан староста дарит вам корову, кабанчика, свинью!
Бартошиха. Корову… кабанчика… свинью…
Травинский. Корову, кабанчика и свинью! Прийти с самого утра!
Бартошиха. С утра… с утра ведь в поле…
Травинский. Да ты, баба, одурела? Ведь только что тебе читал: никаких повинностей, поняла? Никаких повинностей!
Бартошиха. Так как же это? Как же так?! Больше не пойдем на барщину? (Бросается к образам на стене, складывает руки.) О, господи! Есть, значит, милость к бедному человеку, есть, значит, справедливость! Дождались таки! Господи, господи! Не пойдем больше на барщину!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Та же крестьянская изба. Бартошиха, дети и соседка Агата.
Бартошиха. Ну, неслух и неслух! Ты бы хоть теперь-то остепенился маленько, глупая твоя голова!
Валек. Только и знаете ворчать… Теперь, прежде…
Бартошиха. Прежде было одно, а теперь совсем другое.
Валек. Что ж так?
Бартошиха. Изба теперь наша, и свинья, и корова, и кабанчик наши, и по отцу ты теперь Гловацкий, а уж не Бартош.
Валек. Хи-хи-хи! Какой там я Гловацкий!
Бартошиха. Глупый! Не слышал, что ли, как управляющий говорил — Гловацкий? Да что тебе? Тебе бы все с мальчишками бегать.
Валек. А что мне надо делать?
Агата. С сыном пана старосты водиться… Не знаю только, примет ли он в компанию.
Бартошиха. А вы, кума, мне парня не бунтуйте, с меня и так хватит… С сыном пана старосты одно дело, а тут совсем другое. Надо только понимать, что к чему, свое место знать надо. Роза, отнесла отруби кабанчику?