— Одиночество, чистый воздух горных вершин и широкие просторы — все это вам нужно для того, чтоб писать такие вещи, которые не решаются читать даже шепотом люди вроде меня?
Она презрительно пожала плечами:
— Я пишу, как чувствую, и мне наплевать на то, что думаете вы и разные мещане!
— Она анархистка, — чрезвычайно мягко попыталась извиниться за нее госпожа Терриан.
— Конечно, я анархистка. И я настоящая анархистка и всегда действую согласно моим убеждениям. Для меня не существует ни религии, ни законов, и так как я ни во что не верю, было бы глупо с моей стороны слушаться чего бы то ни было!
— Бросьте, — живо возразил Фужер, — наоборот, вы недавний приверженец нового культа: вы поклоняетесь богу красоты, ложному, как и всякий другой бог. И вы служите ему более слепо, чем какая-нибудь итальянка своей Мадонне: ваше искусство есть догмат, ваша поэзия — ритуал, и вы верите, как угольщик. Послушайте, я, законный отпрыск того самого мещанина, которого вы так презираете, я, буржуа, я, светский человек, я, дипломат — мерзость запустения! — я куда лучший анархист, чем вы, оттого что я не верю ни в какого бога, не больше верю в вашего бога, чем в его предшественников. Красота? Условность! Искусство? Фантасмагория! Поэзия? Вымысел! Любовь? Злоупотребление доверием!..
Он круто повернулся на груде подушек и с улыбкой взглянул на барышню Дакс. Она не смеялась. Она почти со страхом смотрела на него в упор. И внезапно отважилась совсем тихо прошептать:
— Неужели вы действительно ни во что не верите?
Он довольно долго молча смотрел на нее, и насмешливая улыбка исчезла с его лица. Наконец он ответил ей, еще тише, чем говорила она:
— Нет, это не так. Никогда не нужно принимать всерьез моих слов.
Он провел рукой по лбу, и барышня Дакс с восхищением посмотрела на его длинные тонкие пальцы; он уже успел снова принять обычный легкомысленный тон:
— Ну да, я верю во все пустяки, о которых шла речь, верю потому, что я сам поэт, художник и, само собой разумеется, влюбленный.
Он поднялся одним прыжком:
— Музыкант, музыки!
Но Жильбер Терриан не захотел играть.
V
— Эта госпожа Терриан, — решила госпожа Дакс, возвращаясь по пыльной дороге, которую она предпочитала лесам, — эта госпожа Терриан была бы славной женщиной, если б не балда ее сын, который двух слов связать не умеет, и пара этих ветрогонов, которых она подобрала неведомо где!
На западе садилось солнце. Небо цвета меди бледнело над снежными вершинами, и черное кружево елей походило на декорацию волшебного театра китайских теней.
— Почему, например, — госпожа Дакс продолжала свой монолог, — почему эта женщина живет отдельно от своего мужа? Очень может быть, что жизнь с ним была нелегка, но все мужья таковы, и порядочная женщина должна с этим примириться. Нет, здесь что-то другое: должно быть, он дурно вел себя. Тогда уж это вопрос собственного достоинства. Но, как бы то ни было, а она не права, разыгрывая одинокую женщину, как если б она была вдовой: это дурной тон.
В лесу, возвышавшемся над дорогой, позванивало запоздалое стадо, и клавесинные звуки колокольчиков мешались со скрипами ветра в ветвях.
— Они, должно быть, богаты, эти Террианы, — госпожа Дакс остановилась, чтоб поудобнее рассчитать, — они, должно быть, дорого платят за наем дома — он величиной с добрую церковь! И мебель у них, наверно, собственная, не говоря об этих нищих, которых они приютили. Я полагаю, что муж и жена произвели раздел имущества.
Сумерки сгущались. Влажный ветерок был насыщен лесными ароматами. Всякая ель, всякий куст папоротника, всякая травка были подобны сосудам, наполненным благовониями.
— Во всяком случае, — решила госпожа Дакс, — это знакомство не для нас. Здесь еще куда ни шло. Но в городе — благодарю покорно! Достаточно солидных людей, чтоб еще водиться со всякой богемой. Эти Террианы сделают ответный визит, и конец. Алиса, господи! Что это ты шагаешь, задрав голову, и не скажешь мне ни слова?
Барышня Дакс упорно смотрела на вершину Вышки, которая была виднее остальных. Золотистый сумрак, музыка ветра и колокольчиков, лесные ароматы — все это глубоко волновало ее, и она со странным и сладким чувством твердила про себя, что, быть может, если только ей удастся, она будет почти каждое утро встречаться там наверху или в каком-нибудь другом месте с теми, кого ее мать называла богемой.