Это хорошо, это хорошо.
— Мне приятно слышать, что и у вас такое благоприятное предчувствие.
— Предчувствие? В каком смысле?
— Да в том, что папа выиграет этот процесс.
— Этого я не сказал бы с уверенностью.
Как, он уже идет на попятный? Это ему не удастся.
— О, я верю в предчувствия. Представьте себе, господин Дорсдай, как раз сегодня я получила письмо из дому.
Это было не очень ловко. Он делает несколько озадаченное лицо. Ну, дальше, дальше, без запинки. Он хороший, старый друг папы. Дальше, дальше. Теперь или никогда.
— Господин фон Дорсдай, вы только что так мило расспрашивали о папе; с моей стороны было бы просто некрасиво не быть с вами совершенно откровенной.
Какие он делает телячьи глаза? О Боже, он о чем-то догадывается. Дальше, дальше.
— Надо вам сказать, что в этом письме и о вас речь, господин фон Дорсдай. Это письмо — от мамы.
— Вот как?
— В сущности, очень печальное письмо. Вы ведь знаете наши обстоятельства, господин фон Дорсдай.
Ради создателя, у меня слезы в голосе. Дальше, дальше, теперь уж нельзя отступать. И слава Богу.
— Коротко говоря, господин фон Дорсдай, мы опять запутались.
Теперь он охотнее всего удрал бы.
— Речь идет о пустячной сумме. Право же, о пустячной, господин фон Дорсдай. И все-таки, мама пишет, что все стоит на карте.
Я несу какую-то дичь, словно дура.
— Но успокойтесь же, фрейлейн Эльза.
Это мило сказано. Но это еще не значит, что он должен был прикоснуться к моей руке.
— Так в чем же дело, собственно говоря, фрейлейн Эльза? О чем пишет мама в своем печальном письме?
— Господин фон Дорсдай, папа…
У меня дрожат колени.
— Мама пишет, что папа…
— Но ради Бога, Эльза, что с вами? Не хотите ли вы… Вот на эту скамью. Можно накинуть вам на плечи пальто? Воздух немного прохладен.
Вот я сижу вдруг на скамье. Кто эта дама, что проходит мимо? Совсем не знаю ее. Только бы мне не нужно было дальше говорить! Как он смотрит на меня! Как мог ты от меня потребовать этого, папа? Это было, папа, нехорошо с твоей стороны. Но теперь уже ничего не поделаешь. Надо было мне переждать обед.
— Ну, фрейлейн Эльза?
У него шатается монокль. Это выглядит глупо. Ответить ли ему? Но ведь надо ответить. Так скорее же, чтобы это осталось позади. Чем же я рискую? Он ведь папин друг.
— Ах Боже, господин фон Дорсдай, вы ведь старый друг нашего дома.
Это я очень хорошо сказала.
— И, вероятно, не удивитесь, если я вам расскажу, что папа опять оказался в очень трагическом положении.
Как странно звучит мой голос! Я ли это говорю? Может быть, это сон? Вероятно, и лицо у меня теперь совсем необычное.
— Это меня и вправду не слишком поражает. В этом вы не ошиблись, фрейлейн Эльза, как ни жаль мне согласиться с вами.
Почему же я смотрю на него с такой мольбою? Улыбаться, улыбаться! Кажется, уже улыбаюсь.
— Я отношусь к вашему батюшке с такою искренней дружбою, ко всей вашей семье.
Пусть не смотрит на меня так, это неприлично. Я заговорю с ним иначе и не буду улыбаться. Надо держать себя с большим достоинством.
— Ну, господин Дорсдай, теперь вам представляется случай доказать моему отцу свою дружбу.
Слава Богу, я говорю своим обычным голосом.
— По-видимому, господин фон Дорсдай, все наши родственники и знакомые… Большинство еще не вернулось в Вену… Иначе маме не пришла бы в голову такая мысль. Недавно я, видите ли, упомянула в письме домой о вашем пребывании в Сан-Мартино… Среди других знакомых, конечно.
— Я сразу догадался, фрейлейн Эльза, что не являюсь единственным сюжетом вашей переписки с мамой.
Отчего он прижимает свое колено к моему? Ах, пусть! Не все ли равно! Когда человек пал так низко…
— Дело обстоит вот как: на этот раз, по-видимому, особенно донимает папу доктор Фиала.
— Ах, доктор Фиала!
Очевидно, он тоже знает, как нужно относиться к этому Фиале.
— Да, доктор Фиала. И сумма, о которой идет речь, должна пятого, то есть послезавтра, в два часа дня, находиться в его руках, чтобы барон Генинг… Да, представьте себе, барон пригласил к себе папу, частным образом, он очень любит его.
К чему я заговорила про Генинга, это ведь совсем не было нужно.
— Вы хотите сказать, Эльза, что в противном случае был бы неотвратим арест?
Зачем он это так грубо выразил? Я не отвечаю, я только киваю головой.
— Да.
Теперь я все-таки сказала «да».
— Гм… Это, в самом деле… Грустно. Это очень… Такой высокоодаренный, гениальный человек… А о какой же сумме идет, в сущности, речь, фрейлейн Эльза?