Нет, я хотела бы одна лежать на мраморных ступенях у моря и ждать. И наконец пришел бы один, или пришло бы их несколько, и у меня был бы выбор, и отвергнутые мною бросились бы все с отчаянья в море. Или им пришлось бы потерпеть до следующего дня.
Ах, что бы это была за дивная жизнь! К чему же мне мои роскошные плечи и мои прекрасные стройные ноги? И для чего я вообще живу на свете? А им было бы поделом, им всем, они ведь только к тому меня и готовили, чтобы я продалась, так или иначе. О сцене они ничего не хотели слышать. Высмеяли меня. И они бы ничего не имели в прошлом году против того, чтобы я пошла замуж за директора Виломицера, которому скоро стукнет пятьдесят. Правда, они меня не уговаривали, папа все-таки постеснялся, но мама делала очень прозрачные намеки.
Какая громада этот отель, похож на исполинский освещенный волшебный замок. Все так огромно. Горы тоже. Можно испугаться. Никогда еще не были они такими черными. Луны еще нет. Она взойдет только к началу представления, когда господин фон Дорсдай велит своей рабыне плясать нагишом.
Какое же мне дело до господина Дорсдая? Полно, mademoiselle Эльза, бросьте дурачиться! Вы ведь уже были готовы пойти на все, стать любовницей чужих мужчин, одного за другим. А перед мелочью, которой требует от вас господин фон Дорсдай, вы останавливаетесь? За жемчужную нить, за красивые платья, за виллу у моря вы готовы продаться? А жизнь отца не стоит, по-вашему, такого пустяка? Это как раз подходящий дебют. Он в то же время послужил бы оправданием для всего остального. Это вы сделали, могла бы я сказать, вы меня такою сделали, вы все виноваты, что я до этого дошла, не только папа и мама. И Руди виноват, и Фред, и все, все, потому что все безучастны. Немного нежности, когда выглядишь мило, и немного озабоченности, когда тебе нездоровится, и в школу тебя посылают, и дома учишься играть на рояле и болтать по-французски, а летом живешь на даче, и на рождение получаешь подарки, и за столом они говорят о разных вещах. Но что во мне происходит и что во мне бродит и чувствует страх, интересовались ли вы когда-нибудь этим? Подчас во взгляде папы читалась догадка, но так мимолетно. А потом опять профессиональный долг, и заботы, и биржевая игра… и, вероятно, какая-нибудь женщина на стороне, «не очень хорошего тона, между нами говоря», — и я опять была одна. Ну, что бы ты стал сегодня делать, папа, не будь меня на свете?
Вот я пришла, да, я стою перед отелем… Ужас, что нужно войти туда, увидеть всех этих людей — господина фон Дорсдая, тетю, Цисси. Как было мне раньше хорошо на скамье, у опушки леса, когда я была мертва. Матадор… если бы мне только вспомнить… были гонки, да, и я следила за ними из окна. Но кто был матадор?..
Если бы я только не была так утомлена, так страшно утомлена. А надо быть на ногах до полуночи, чтобы потом прокрасться в комнату господина фон Дорсдая. Может быть, я встречу Цисси в коридоре. Есть ли на ней что-нибудь под пеньюаром, когда она идет к нему? Трудно приходится, когда нет опыта в таких вещах. Не спросить ли мне у нее совета, у Цисси? Разумеется, я бы не сказала, что речь идет о Дорсдае, я бы представила дело так, будто у меня назначено ночью свидание с одним из красивых молодых людей здесь, в отеле. Например, с высоким блондином, у которого светятся глаза.
Но его ведь больше нет. Он внезапно исчез. Я ведь о нем и не вспоминала совсем до этого мгновения. Увы, это не высокий блондин со светящимися глазами, это и не Поль, а господин фон Дорсдай. Так как же я это сделаю? Что я скажу ему? Просто — да? Не могу же я пойти в номер к господину Дорсдаю? Наверное, у него целый ряд элегантных флаконов на умывальнике и в комнате запах французских духов.
Нет, к нему — ни за что в мире! Лучше под открытым небом. Там мне совсем нет до него дела. Небо так высоко, а поляна так широка. Мне совсем не нужно думать о господине Дорсдае. Не нужно даже смотреть на него. А если бы он посмел прикоснуться ко мне, я дала бы ему пинка босой своей ногою.