Я Ольга. Ольга Филиппова. Неудачливая попаданка, которая встряла в какую-то невероятную гадость. Почтенная дама, у которой я служу, решила меня съесть, как Баба-Яга какая-то. А потом что-то случилось…
Глаза удалось открыть. И кто это тут? Я его знаю, да? Или нет? Или знаю?
Он как будто чёрен и мрачен, и тени залегли под глазами, и одежда вся в каких-то знаках, они будто горят изнутри, но — что-то делает руками. Рысь уже вернулась на стену, за креслом никто не хрипит, а его руки легко касаются прозрачного купола, которым накрылась Софья, она шевелится, дышит тяжело, глаза её закрыты. Я смотрю, смотрю…
— Да что… чёрт возьми… со мной происходит? — наконец-то удалось мне прохрипеть.
Шевелюсь — уже могу. Меня ничто не держит, но сил, чтобы встать, не хватает. Приподнимаюсь, тут же падаю обратно.
— Не шевелитесь, Ольга Дмитриевна, — человеческий голос, знакомый голос.
Соколовский, это маг Соколовский. Михаил… Севостьянович. Наш сосед. Который вчера тушил пожар… всем собой. И теперь пришёл… делать что?
— Что… вы тут делаете?
— Спасаю вас от них и от себя самой, а всех прочих — от вас, — о, он ещё усмехается.
— Зачем… от меня?
— Затем, дорогая Ольга Дмитриевна, что бабушка ваша была совершенно права, — он даже слегка поклонился. — Но прошу вас, не двигайтесь. Мне отрадно видеть, что вы не потерялись в тенях, не рассыпались на куски и вообще сохранили в итоге человеческий облик, но я думаю, что сил у вас сейчас немного.
Это верно, немного. Ещё и мутит, головой лучше не шевелить. Значит, и не будем.
Он же стянул с Софьи её защиту — будто она платком каким накрылась, он пальцами его подцепил и смял.
— Вы понимаете, что вам придётся говорить, госпожа Серебрякова?
— Уйдите, дайте мне умереть, — проговорила она с такой ненавистью, какой я в ней и не подозревала.
— Умереть — это неизбежно, — согласился Соколовский. — Но сначала вам придётся объяснить, что вы здесь устроили.
— Уж не полагаете ли вы, что я стану вам что-либо объяснять? — спросила она. — И не подумаю.
Она распрямилась, села, как всегда сидела в этом кресле — с прямой спиной и высоко поднятой головой. А потом сняла с шеи какую-то штуку, в ней тлел злой зелёный огонёк — очень похожий на тот свет, который струился от её рук, который пришёл ко мне… и потом всё случилось. Сейчас же тот огонёк вспыхнул… и погас. А она улыбнулась… и с этой торжествующей улыбкой обмякла в кресле.
И я увидела — ясно увидела — как утекла из неё жизнь.
— Нет, не убежите, почтенная госпожа Серебрякова, даже и не пытайтесь.
Соколовский тоже улыбнулся, с ладоней его полилось всё равно что чистое серебро — оно обволакивало фигуру Софьи, и та тоже серебрилась — но только сначала, а потом серебро померкло и перестало сверкать, но наоборот — будто поглощало свет. Вторым действием он проделал то же самое с лежащей где-то за мной на полу Антонией. И я откуда-то поняла, что это — разновидность консервации, что с телами ничего не случится, пока он не разрешит. А где душа? Почему-то этот вопрос очень занимал меня.
Он же увлёкся, и не заметил, как задрожал воздух, и как у него за спиной появилась призрачная тень, а потом ещё, и ещё. Я пригляделась, а потом догадалась закрыть глаза.
И увидела вовсе не тени, а людей. Девчонок, шесть незнакомых девчонок, одетых — да примерно так же, как я сейчас. Русых, черноволосых, одна даже рыжая с веснушками. Они окружили кресло, в котором лежала Софья.
— Иди к нам, иди к нам, иди к нам… — их голоса звучали монотонно и неумолимо.
— Милые барышни, она уже совсем скоро к вам придёт, — Соколовский даже поклонился. — Откуда вы взялись?
— Из подвала… из подвала, из-за запертой двери, которую никто не видит, нас никто не слышит, но мы есть, мы не уходим, мы не можем уйти, пока она здесь… мы заберём её с собой…
— Непременно, но чуть позже. Пусть сначала она расскажет нам всё.
— Мы расскажем… мы можем… мы знаем… Мы ждали, пока и на неё найдётся управа… Спасибо вам, господин маг…
— Это не я, это Ольга Дмитриевна. Она должна была стать одной из вас, но наследство бабушки не позволило.
— Спасибо тебе, Оля, спасибо! — шептали вокруг меня. — Ты должна была стать одной из нас, а стала повелительницей таких, как мы!
Да какое там наследство, что такое-то, кем я стала?
Тем временем Соколовский, кажется, понял, что призрачные девушки просто так не уйдут.