— Так может быть, прикинулись? И сбежали? — не поняла я.
— А зачем до рассвета тогда сидеть в холодном доме? — пожал плечами Курочкин. — Надо было бы сбежать — давно бы сбежали, и дом бы обчистили, а у Петрухи в углу икона висела в окладе хорошей работы, по его словам — от деда ему досталась. Могли бы схватить да сбежать. Инструменты у него тоже были всем на загляденье — он плотницкое-то дело хорошо знал, тоже могли бы прихватить да на торгу денег за них выручить.
— И что же решили?
— Что допился, бедняга, и кара такая вот его настигла, — развёл руками Курочкин. — Батюшка так сказал, а Кондрат Никанорыч кивал, подтверждая — он, говорили, не раз Петруху уму-разуму учил, чтобы тот уже пить бросил, семью завёл да жил, как люди.
— И вы не побоялись в том доме поселиться? — нужно ж знать.
— А дом-то чем виноват, что его хозяин был непутёвый такой? — вздохнул Курочкин.
Ну да, очевидно, ничем. Ладно, дело в целом понятное.
— Варфоломей Аверьяныч, я готова взглянуть на вашего Петруху и побеседовать с ним, а то и упокоить. Покажете мне, куда прибыть незадолго до полуночи?
— Не испугались? — не поверил он.
— Работа у меня такая — не пугаться, — улыбаюсь. — Попробую. Хуже, чем ему там есть, я уже не сделаю, а прогнать вдруг и получится. Спросим — чего это он туда-сюда шастает, что-то ведь ему покоя не даёт? Вдруг ответит?
— Давайте поступим так, — вмешался Зимин. — Ты, Варфоломей Аверьяныч, приходи сюда за полчаса до полуночи, и Ольга Дмитриевна тоже придёт. Отсюда двинемся. А сейчас — верно, сходите да разведайте.
Это было резонно, не толпиться среди ночи у калитки. А сейчас — скоро стемнеет, но конец января на дворе, темнеет ещё пока рано. Что-то увидим.
Дом стоял буквально на соседней улице, смотрел наружу тремя окошками в резных ставнях, и вообще резьбой его украсили знатно — со всех сторон, я и не знаю, как каждая из этих деталей называется.
— Это Петруха постарался? — спрашиваю.
— Он самый, — кивает Курочкин. — Отменный был мастер. Это забор уже я ставил, а дом — как при нём был, таким и остался. Пожалел я, чего ж жечь такую красоту?
Через сени мы вошли внутрь, и увидели, по сути, одну не очень-то большую комнату. В одной половине — кровать да красный угол с той самой, видимо, иконой, а в другой — стол, лавка, печь, полки с утварью и припасами, жестяной умывальник на стене, на полу — крышка люка, под ним, очевидно, подпол.
— Тут их и нашли, за столом, — кивнул Курочкин.
Я прикрыла глаза и прислушалась — и ничего особенного не услышала. Ладно, расспросим Петруху. Если разговорчивый, то, может быть, с ходу бросаться не станет.
— Я поняла. Попробуем, Варфоломей Аверьянович, — улыбаюсь ему.
— А что за помощь возьмёте? — смотрит пристально.
— А чем с вас обычно берут? — мало ли, что тут можно найти?
— Так кому печь переложу, кому крышу перекрою, кому подправлю в доме что, — пожал он плечами.
Звучит перспективно.
— Я живу в очень холодном доме, он плохо прогревается. Понятно, что печь перекладывать нужно летом, но вдруг что-то можно сделать уже сейчас? — спрашиваю.
— Отчего ж нет? Обычно можно, — кивает он. — Поглядим.
— Ну вот сначала поглядим на Петруху, а потом и на дом, — говорю ему и откланиваюсь.
Нужно отчитаться начальству об экспедиции и собраться на вылазку. Как на практику, да? В общем, Оля, вперёд.
12. Вылазка
12. Вылазка
Из дома Курочкина я шагнула прямо к себе — да, прохладненько, особенно ощущается после его хорошо устроенного дома. Но ничего, если справлюсь с Петрухой, то и мне помогут.
Так, времени — шесть часов. Что нужно сделать?
Во-первых, отчитаться начальству о командировке.
Во-вторых, собраться на практику по нежити, как мы называли это в академии.
В-третьих, поесть. Нужно быть в силе, чтобы стоять против нежити.
И может быть, поспать? Пару часиков? Ладно, подумаю.
Соколовский отозвался сразу же. Внимательно выслушал — о допросе и о найденном нами заключении, посожалел, что прямо сейчас занят и в городе будет, скорее всего, поздно или очень поздно, и не сможет сам лично посмотреть. Договорились встретиться завтра у Брагина.