Хоругви, казацкие и гусарские, вырвались было на открытое пространство… Вот тут-то в них и врезался стальной кулак щербинской полусотни.
Боярин Котошикин, летя первым, выбрал для себя целью явно знатного шляхтича в золоченых доспехах, с высокими «ангельскими» крылышками, присобаченными к задней луке седла.
— Лови, гусак!!! — нацелил он рогатину ляху в самое сердце.
Тот, дернув поводья, довернул скакуна навстречу, саблей успел отвести наконечник в сторону, но воевода, налетая, вскинул щит, окантовка которого врезалась поганому в лицо, вминая защитную, в виде сердечка, пластину шлема глубоко в кости черепа. Гусар вылетел из седла, а рогатине тут же нашлась другая цель: седобородый крупнотелый казак в нарядном зипуне с нашитыми железными полосками. Копье пробило его насквозь, да еще и в шею скакуна позади угодило. Щерба отпустил ратовище, выхватил саблю, рубанул по голове спрыгнувшего с убитого коня казачка, отбил выпад другого, резанул по животу, принял на щит укол, рубанул в ответ…
— Москва! Москва-а!!! — Боярские дети кололи ляхов и казаков, выбивали из седел, опрокидывали, как еще недавно сами гусары стаптывали полк левой руки. Ведь из своей победной, но жестокой схватки хоругви вышли уже без копий, уже потеряв скорость, заметно устав, оставшись частью без щитов, а то и без мечей, взявшись за кистени и топорики. Казаки доспехов не носили вовсе, гусары своими кирасами и пластинами были прикрыты лишь частично. Свежая полусотня, закованная в кольчуги и бахтерцы, приняв врага сперва на рогатины, а затем на сабли, прошла рыхлую массу из перемешанных в толпу врагов, как раскаленный нож подтаявшее масло, оставив позади широкую кровавую полосу и не потеряв почти ни одного бойца. «Почти» — потому, что полтора десятка бояр лишились скакунов и теперь медленно отступали к шведскому полку, отмахиваясь от наскоков отдельных шляхтичей.
Удар воеводы Котошикина большого урона ляхской коннице не нанес — что такое две сотни убитых для многотысячной рати? Однако наступательный порыв пригасил и настроение победное испортил. Преследовать разбитый полк хоругви не стали, а повернули на воинов отважной полусотни, надеясь задавить если не мастерством и превосходством оружия, то хотя бы подавляющим числом.
Воевода Щерба безнадежной схватки не принял — срубив двоих вырвавшихся вперед чубатых усачей в расстегнутых на груди рубахах, он отступил в заросли ивняка, где всадники буквально завязли, как птицы в силках, не в силах ни быстро развернуться, ни ускакать. Однако ляхи и казаки в сию ловушку за смертью не полезли, предпочтя повернуть в сторону русского лагеря с его богатым обозом: шатрами, припасами, запасным снаряжением…
Отсюда, из кустов, боярин Котошикин в бессилии наблюдал, как пан Зборовский, продавшийся Тушинскому вору за диплом полковника, собрал хоругви, отступившие после нападения русской полусотни, и, усилив их свежими полками, послал в яростную атаку на полк правой руки, оставшийся без своего скромного прикрытия. Конная лава помчалась через поле на крепость гуляй-города, навстречу своей неминучей гибели и… И вместо плотного пушечно-пищального залпа, что должен был разметать ляхов свинцовым вихрем, прогрохотало всего несколько десятков выстрелов.
— Чертов дождь! — выдохнул Карасик. — Порох отсырел!
Потеряв всего лишь считаных казаков, конная толпа врезалась в щиты, некоторые попытавшись опрокинуть, некоторые перемахнуть — но по большей части прорываясь в оставленные для пушек промежутки и затевая со стрельцами жестокую рубку. Не ожидавшие такого сильного напора воины, больше привыкшие полагаться на свои пищали, стали медленно пятиться, сбившись в несколько плотных отрядов и выставив бердыши.
Страшное русское оружие позволяло и колоть, и рубить, и прикрываться, словно щитом, — а потому за каждый свой наскок на эти отряды казаки и гусары платили десятками погибших. Увы, отступающие к дороге на Торжок стрельцы тоже оставляли за собой на поле немало безжизненных тел.
Впрочем, если бы защитники гуляй-города бежали в панике — ляхи порубили бы всех до единого. А так — отступали с малой кровью. Тем более что преследователей оставалось все меньше. Опрокинув полки правой и левой руки, пан Зборовский замкнул в окружение большой полк русской армии и теперь направлял всех своих воинов, что еще сохранили остатки дисциплины, на уничтожение главной силы русской армии — десятитысячного полка свейских копейщиков.