Ситуация была невыносимой. Больше всего Скотт хотел жить обычной жизнью. Он устал от постоянных вечеринок, которые не приносили ничего хорошего, а только боли в голове и желудке. И в октябре 1983 года Скотт распрощался с миром моды.
Он решил месяц отдохнуть и посвятить его живописи и изучению итальянского языка. Как художник он в основном занимался бумажными коллажами, но также писал акварелью красивые картины, изображающие различные виды Парижа. Студией служил пол спальни. Скотт купил курс обучения итальянскому языку, куда входили учебник и три магнитофонных кассеты. Учебником он не очень пользовался, но с помощью кассет скоро заговорил на приличном итальянском языке, хотя и, как все отмечали, с жёстким американским акцентом.
Мы со Скоттом очень подружились. У нас оказалось много общего, одинаковые привычки, как хорошие, так и плохие. Постепенно я понял, каков настоящий Скотт: парень в ужасно изношенных джинсах с банкой холодного пива, желательно китайского «Циндао», и банджо. Без банджо Скотт не был Скоттом. Он играл на нём с пятнадцати лет и достиг весьма высокого уровня. Стоило мне попробовать следовать взглядом за его пальцами, когда они быстро бегали по струнам, как у меня начинала кружиться голова. Игра на банджо была для него способом расслабиться. Сидя в своём любимом месте на большой кровати, он мог играть несколько часов. Он часто играл для меня и затем спрашивал моего мнения. В исполнении Скотта я впервые услышал музыку в стиле блюграсс, которая для моего уха была смесью кантри и рока. Жаль только, что я вряд ли мог в полной мере оценить музыку и мастерство Скотта, поскольку мало в этом понимаю.
Однажды вечером, когда я в очередной раз после долгого рабочего дня на складе зашёл к нему, он приветствовал меня банкой холодного «Циндао» и словами: «Входи, я тебе кое-что покажу». Одна из стен в его квартире была сплошь заполнена открытками, фотографиями, маленькими сувенирами и эмблемами. Он указал на открытку с небоскребом, который мне показался знакомым, и спросил: «Ну, что ты думаешь?» Я ответил, что здание внушительное и почти что красивое, а вообще — небоскреб как небоскреб. Он перевернул открытку и показал, что там написано: «Hauteur, 210 m» (Высота 210 метров). Тут меня осенило: он предлагает прыгнуть оттуда!
Башня Монпарнас была в 15 минутах ходьбы от квартиры Скотта. Каждый, кто был в Париже, видел эту башню, которая вместе с башней Эйфеля возвышается над парижским горизонтом. И Скотт обдумывал прыжок с этого здания! Я легко мог снова отказаться, как в случае с Тролльвеггеном. Я просто не чувствовал себя внутренне готовым к такому опасному прыжку, который мог стать для меня последним. Это казалось немного чересчур. Но прыжок Скотта надо было организовать и спланировать, и здесь я был рад помочь, чем смогу.
Примерно тогда, когда Скотт начал готовиться к этому приключению, я наконец сменил работу. Три месяца, которые мне надо было отработать в «Инструмента Гамбро», к моему огромному облегчению, прошли. Работа была выматывающей и скучной, а добираться до неё долго. Если в ней и было что-то полезное, так это то, что я теперь точно знал, как трудна жизнь складского рабочего. В последний день мои товарищи по работе устроили маленькую прощальную вечеринку. Мы стали хорошими друзьями, и они хотели сказать «до свидания» на свой лад. Они выставили пиво и вручили мне какой-то подарок. Открыв пакет в автобусе на пути в Париж, я немного удивился; в оберточную бумагу был тщательно завёрнут мужской журнал, обложку которого я счёл очень вульгарной. К подарку была приложена бумажка со словами: «Только так ты не забудешь французскую культуру». Бумажка была подписана всеми работниками склада.
Теперь пора было устраиваться в фирму «Фаси», откуда я получил второй положительный ответ, когда искал работу. Мой первый день в этой фирме оказался многообещающим. Я был принят в помощники к симпатичной молодой подвижной женщине по имени Ильфа Бертельсон, отвечавшей за финансы «Фаси». Ильфа была шведкой и жила во Франции уже десять лет. Она была больше похожа на француженку, чем на шведку: много жестикулировала, часто повышала голос, была очень проста в общении, а на работу приходила поздно. Моя работа была в том, чтобы обеспечивать её статистикой продаж, диаграммами и разными другими бумагами с информацией, нужной ей для работы. Сотрудники приняли меня хорошо, и я сразу почувствовал себя своим. Штаб-квартира «Фаси» находилась в Коломбэ, северо-западном пригороде Парижа. На дорогу туда у меня уходило чуть больше часа, что тоже было лучше, чем раньше, так как на склад «Гамбро» я добирался полтора часа. Однако появлялись трудности с жильём, поскольку «Гамбро» предоставляла мне мою каморку и теперь я должен был её освободить.