- Анфиса, - неожиданно обратился ко мне Морозов старший, пока я как истукан стояла и раздумывала, бежать мне за брюнетом или нет, - я прошу прощения за эту семейную сцену. Пожалуйста, побудь с моим сыном. Его сейчас нельзя оставлять одного, - попросил Валерий Сергеевич, на хмуром лице которого читалось беспокойство и тревога. Я согласно кивнула и поспешила за парнем.
Брюнет сидел в машине и пустым стеклянным взглядом смотрел куда-то вдаль.
- Артём, - тихо позвала я, оказавшись в салоне, - ты в порядке?
- А как ты думаешь? - с издёвкой ответил он вопросом на мой глупый вопрос.
- Мне очень жаль... - я осторожно положила свою руку ему на плечо.
- Не надо жалости, Анфиса, - он перевел глаза на меня. - Сама же этого не любишь.
"Чёрт, он прав".
- Хочешь пить? Давай, я схожу куплю воды? - Я заметила, что у него совсем высохли губы, и появились мелкие трещинки.
- Пить? - не понял он, к чему мой вопрос.
- У тебя губы потрескались...
Но вместо ответа Артём потянулся и достал из бардачка бутылку минералки, открыл её и одним глотком опустошил до половины. Потом протянул мне:
- Будешь?
- Нет, спасибо.
Завинтил крышку и снова уставился вперёд.
Так мы просидели ещё некоторое время в полной тишине, не считая звуков вечерней улицы: проезжающих рядом с нами машин и проходящих мимо нас людей. Я больше не донимала его вопросами, он не обращал внимания на меня.
Я чувствовала себя в какой-то степени виноватой. Если бы я промолчала о том, что заметила его отца, все бы продолжали жить спокойно и счастливо. А теперь... привычная жизнь парня рушится как карточный домик, и всё благодаря мне. Ну кто меня за язык тянул, а?
- Поехали, - повернул он, наконец, ключ зажигания.
- Куда?
- Отвезу тебя к подруге. Я же обещал.
Точно! Я совсем забыла про Лёлика. Она, наверняка, меня потеряла. Достаю сотик из рюкзака и вижу три пропущенных от неё звонка и одну смс-ку: "Ну и где тебя носит, Беляшик?"
Перезваниваю ей, уклончиво говорю, что задержалась и скоро буду, выслушав перед этим длинную тираду о том, как ей грустно, скучно и хреново.
Оставшуюся часть пути мы едем молча, каждый копошась в своей голове. Лишь когда Ауди остановилась у дома Шубиной, я коротко поблагодарила Артёма за то, что подвез, сказала ободряюще, что всё будет хорошо и, выйдя из машины, зашагала к Олькиному подъезду.
Рассказывать подруге о случившемся я, разумеется, не стала. Не её это дело. Да и не моё, собственно.
Подружка лежала на кровати и жаловалась на свою горькую судьбинушку, не забывая попутно обвинять Костю.
- Если бы не этот идиот, я бы не кисла сейчас дома с этим уродством, - скорчив недовольную гримаску, длинным акриловым ногтем она указала на гипс.
- Хочешь, я тебе нарисую на нём что-нибудь?
- Нафига мне твоя мазня? Ты же не умеешь рисовать. Лучше сама нарисую.
Лёлик была права. Рисование не входило в список моих талантов. Зато подруга неплохо справлялась с кисточкой и акварелью. В доме Шубиных даже висели на стенах кое-какие её работы: в основном это были цветы и натюрморты.
- Фрида Кало стала прославленной художницей благодаря страшной аварии, сделавшей её инвалидом. Она долгое время была прикована к постели и от скуки стала рисовать бабочек на гипсе, а затем ей повесили зеркало под балдахином кровати, и она нарисовала свои знаменитые автопортреты, которые вошли в копилку мирового изобразительного искусства.
Если я и не умела рисовать, то никто не запрещал мне интересоваться живописью. Тем более, Фрида Кало была одной из моих любимых художниц в стиле сюрреализма, как и Сальвадор Дали.
- Слышь, ходячая энциклопедия, не умничай. Рано ты меня в инвалиды записываешь, - деланно оскорбилась подружка.
- Я тебя с гениальной художницей сравниваю, а ты...
В комнату забежала Олькина младшая сестрёнка Настя. Девушка была практически точной копией старшей сестры, только на два года младше. Мини Оля, как я её в шутку окрестила. Такая же красивая, стройная, с каштановыми волосами, карими глазами и очень активная. Кстати, именно она с детства называла Олю Лёлей, а я подхватила эту идею и стала звать подружку Лёликом.