Еврейские критики всегда находили в богатом талантами, зато бедном средствами еврейском литературном мире Америки много кандидатов на Нобелевскую премию. Некоторые и вовсе писали, что идиш для Башевис–Зингера не более чем прикрытие, рекламный трюк конъюнктурщика, проходной билет, позволяющий проталкивать порнографические рассказы, эксплуатируя ностальгию американских евреев–заправил литературного мира.
«Я глубоко презираю его, — заявила в июне 2004 года 75–летняя Инна Градэ, вдова еврейского писателя Хаима Градэ. — И очень сожалею, что Америка отмечает юбилей этого богохульного клоуна… Я презираю его именно за то, что он попытался затащить еврейскую литературу и иудаизм, американскую культуру и литературу обратно в Моав».
Инна Градэ, в течение 25 лет борющаяся против несправедливого, по ее мнению, восхваления Башевис–Зингера, намекает на библейскую страну, где дочери соблазнили библейского патриарха Лота совершить инцест. Хаим Градэ — великолепный писатель, лауреат Пулитцеровской премии 1983 года за состоящий из трех романов сборник «Раввины и женщины», безвременно скончался через год после ее получения. В новом издании сборник называется «Святой и простак», что подчеркивает лейтмотив творчества Градэ — конфликт между верой и традицией, скептическое исследование базисных конфликтов религиозной жизни.
В 1980 году, во время получения Инной Градэ почетной докторской степени в наиболее престижном в мире американском религиозном еврейском университете Йешива–юниверсити, критику творчества Башевис–Зингера аудитория встретила аплодисментами. В ответ президент университета, известный исследователь талмудического права профессор Норманн Ламм с пониманием заявил: «Были времена, когда литература, даже наша еврейская литература, захлебывалась в грязи греха цинизма и легкомыслия, затоплялись зловонными потоками аморальности (в оригинале — потоками дерьма: scatological swamp. — Авт.), воспевая очарование демонического и сексуальной распущенности»
В академических и религиозных еврейских кругах до сих пор продолжают считать, что Нобелевская премия по праву должна была достаться Хаиму Градэ. Во 2001 году ректор религиозного израильского университета «Бар–Илан» раввин Эммануэль Рекман и известный манхэттенский адвокат Стивэн Вагнер опубликовали эссе, где настаивали: «Факт, что не Хаим Градэ получил Нобелевскую премию, … а ее получил наихудший из возможных, наименее приемлемый с еврейской точки зрения автор».
* * *
Инна Градэ далеко не одинока. Противники творчества почившего тринадцать лет назад нобелевского лауреата и сегодня не оставляют своей критики. «Каждую строчку в поэзии Хаима Градэ, каждый отрывок его прозы одушевляет ответственность за евреев, за их историю, за культуру, за народ боль и забота, — пишет в «Нью–Йорк Таймс» раввин и профессор Аллен Нейдлер. — Ничего подобного я не нахожу, читая Зингера». Рабби Нейдлер, к слову сказать, профессор, руководитель Отделения еврейских исследований Университета Дреу, бывший Директор исследовательского отдела нью–йоркского еврейского института YIVO и декан Еврейского академического центра им. Макса Вейнреха. Как в старой поговорке «два еврея — три мнения», причем каждый претендует на обладание некоей универсальной и единственной «еврейской правдой».
Многим до сих трудно простить Башевис–Зингеру, что он никак не укладывался в рамки мифов: не пострадал в Катастрофе, не участвовал в героическом сопротивлении, не был филантропом, презирал всякую общественную деятельность, не являл собой образец нравственности или религиозного усердия. У Нейдлера имелся и другой кандидат, тоже замечательный поэт: «В то время как Абрам Суцкевер голодал и воевал с нацистами в литовских лесах, под пулями создавая великую поэзию на идише, воспевшую трагическую судьбу евреев, — пишет Нейдлер в недавней (17.06.04) статье в «Нью–Йорк Таймс», — Зингер поедал сырные блинчики в «Знаменитом молочном кафетерии» на 72–й улице и размышляя о польских шлюхах и еврейских бесах».
Манипуляция памятью Холокоста вызывает до боли обидные воспоминания: то ли «шли, как овцы на бойню», то ли «Ташкент защищали». Тем более несправедливы они по отношению к автору наиболее, возможно, пронзительного в современной литературе реквиема по погибшим.
«Я — черт, рожденный засвидетельствовать, что не осталось больше бесов на свете. Зачем бесы, если люди стали бесами?..
… Я все видел… разрушение Польши. Там больше нет евреев, больше нет чертей. Женщины не выплеснут воды на двор в разгар зимы. Никто больше не чурается набрать четное число предметов. Никто не постучит на рассвете в передней синагоги. Никто не остерегается нас, вычищая грязь. Рабби замучили в пятницу, в месяце нисан. Общину вырезали, святые книги сожгли, кладбище осквернили. «Книга творения» вернулась к Творцу… нет больше грехов, нет больше соблазнов!.. Мессия не приходил к евреям, а значит, евреи ушли к мессии. Здесь больше не нужны бесы».
Рассказ этот по–русски назвали «Последний демон», хотя речь идет не о романтическом лермонтовском Демоне или Пане символистов (они у Башевиса тоже есть), а о народных бесах и чертях, вроде пушкинских из «Сказки о попе».
Отношение самого писателя к теме Холокоста отличается от принятого в еврейских кругах. Башевис–Зингер не раз касался темы, особенно в поздних романах «Враг» и «Тени над Гудзоном». Гитлеровские концлагеря он сравнивает со сталинским ГУЛАГом, а коммунизм у него такое же зло, как и нацизм. Отношение писателя к Холокосту отличает чувство вины. Писатель не винит в гибели евреев себя, Америку, весь мир. Вина, по его мнению, в том, что могли бы помочь, не молчать. Еще более редкое в еврейском сознании толкование Холокоста — герои «Теней над Гудзоном» несут в себе вину за то, что уцелели. Даже после смерти Башевис–Зингер не перестает раздражать адептов культа Холокоста. Выступающие за права животных вегетарианцы назвали свою кампанию «Холокост в тарелке». В ответ на нервные протесты еврейских кругов они ссылаются на убежденного вегетарианца Башевис–Зингера, говорившего: «Там, где речь заходит о животных, любой человек становится нацистом. Для зверей каждый день — Треблинка».
Знаток еврейской литературы раввин Марк Левин из Лондона заметил: «Ожесточенным критикам творчества, а особенно личности почившего тринадцать лет назад Башевис–Зингера стоило бы помнить, что религиозная еврейская традиция предполагает волю Господа во всем, что творится в мире. Религиозный комментарий по определению должен не вопрошать и критиковать, а находить аргументы, почему правильно то, что угодно Господней воле. Если Господь допустил всемирную известность грешника и сластолюбца, то еще вопрос: кого мы критикуем? Целесообразней нам подумать, чем это хорошо для евреев».
Как часто бывает, художественная литература предсказывает явления задолго до их возникновения. Еще в 1968 году в повести «Зависть, или идиш в Америке» Синтия Озик вывела талантливого поэта Эдельштейна (прототипом которому, очевидно, послужил поэт Глатстейн) и его антагониста, писателя Островера (автор не скрывала, что это сатира на Башевис–Зингера). Эдельштейн отчаянно жаждет перевода своих стихов на английский язык, чтоб «унести их прочь из гетто!!! Ведь груз молитв, вырывающихся из массовых захоронений, должен как–нибудь уцелеть». Напротив, Островера широко переводят и публикуют. Эдельштейн заявляет в повести: «Островер — это мир, а? Пантеист, язычник, гой! — восклицает Эдельштейн. — Он взывает к человечеству, а? А тот, кто взывает к евреям, он что, не взывает к человечеству?»