— Я не видел, но говорят, что почти до оперения.
«Конечно, до оперения, наверное, наконечник вышел и упёрся в заднюю стенку шлема, возможно, что у барона есть шанс».
Не хватало чтобы ещё барон погиб здесь. Волков недавно убил и повесил на своём заборе одного придворного графа, местной знати это не понравилось. И ему совсем не хотелось, чтобы любимец всего графства, один из лучших турнирных рыцарей графства, погиб под его знаменем.
— Вы послали человека справиться о здравии барона? — спросил Волков.
Старый кавалерист стоял растерянно и всё ещё прижимал старую шляпу к кирасе. Стоял и молчал.
«Господи, какой болван». Кавалер вздохнул:
— Немедленно пошлите человека к барону в замок.
— Я немедленно пошлю человека в замок к барону, — Иоахим Гренер поклонился и хотел уйти.
— Сосед, — окликнул его Волков.
— Да, кавалер, — тот остановился.
— Передайте Максимилиану, что я велел выдать вам коня из моих конюшен вместо погибшего.
— О, сосед, друг мой…, - Гренер уже сделал к нему шаг, протянул руки. Кажется, обниматься хотел.
— Ступайте, ступайте, — Волков поморщился.
Глава 2
То ли от вина, то ли от хорошей еды, но после обеда он стал чувствовать себя получше. Брат Ипполит как раз пришел, когда он заканчивал. Монах щупал ему лоб, держал руку, спрашивал, спрашивал, спрашивал о самочувствии что-то. Волков с ним говорил и был ему рад, как бывают рады близкому, молодому и умному родственнику.
Монах долго щупал обрубок уха, не горячий ли, и шею посмотрел, но там уже был хороший синий рубец на месте ранения. Потом он пальцами прикоснулся к небритой щеке кавалера:
— Хорошо. Хорошо, что румянец есть, а жара нет. Вы, как поели, тошноты не чувствовали, позывов ко рвоте не было?
Волков поглядел на него из-под бровей и строго с недоумением сказал:
— Тошноты?
— Лекарство слишком крепкое пили долго, может нутро воротить и слабить чрево и стул, — пояснил юный врачеватель. — Так не воротит вас от еды?
Кавалер продолжал молча смотреть на молодого человека.
«Монашек уже не тот, что прибежал за мной в замок госпожи Анны».
Брат Ипполит возмужал. Ему и бриться уже можно. Лицо обветренное, руки зачерствелые, как у мужика. И сильные. Одежда монаха уже совсем стара, из рукавов нитки торчат, свисают. Капюшон, кем-то оторванный, наполовину пришит криво и простыми грубыми стежками, шерстяные носки, которые он надел под сандалии, мокры совсем. Деревянный крест на бечёвке, сам подпоясан верёвкой. Монашеская одежда спереди и все рукава в тёмных потёках — врачевал раненых.
Волков на вопрос его не отвечает, сам спрашивает:
— Нуждаешься ли ты в деньгах?
— Я? В деньгах? — кажется, брат Ипполит удивлён. — Так вы мне на книгу давали, у меня сдача ещё с тех пор лежит. В деньгах я не нуждаюсь. Господь от корысти миловал.
— Совсем тебе деньги не нужны? — удивляется Волков, понимая, как ему повезло встретить такого человека.
— Господин, живу я лучше, чем в монастыре братия живёт, сплю в перинах и тепле, братья спят в кельях на досках и тюфяках, даже зимой кельи не топятся. Разве что лампадой согреваются, да и то если ключник масла даст. Ем еду всякую, которой братья лишь по праздникам балуются, занимаюсь делом любимым, ни аббата, ни приора надо мной нет, чего же мне ещё желать, чего Бога гневить глупыми желаниями?
Волков встал, взъерошил волосы у молодого человека на голове:
— Всё равно возьмёшь денег, купишь себе хорошую одежду. Брата Семиона видел?
— О! — произнёс юный монах, кажется, с восхищением.
— Ну, не такую, может, как у него, но хорошую одежду купи. Купишь крест себе серебряный или хотя бы медный. И чтобы одежду новую берёг, кровищей и гноем не поганил, при мне должен состоять человек умный, статный и опрятный.
Волков пошёл к офицерам, что всё ещё ждали его.
— Господин, — монах пошёл рядом. — Серебряный крест — это хорошо, но, может, дадите лучше мне денег на книгу. Очень нужная книга. Та, что у меня есть, не так хороша, нужен мне атлас по всем костям человеческим, я такую у великого костоправа Отто Лейбуса видел, помните костоправа из Ланна?
— Помню-помню. Хорошо, деньги на книгу получишь, но одежду всё равно купи, — закончил кавалер, подходя к офицерам.
Он стал пожимать им руки, всем до единого. Начинал с Брюнхвальда и не пренебрёг молодыми людьми из его выезда и рыцарями, говорил при этом:
— Господа, все мы — участники славного дела, первый раз били их на реке, так злые языки, я слышал, говорили, что то был бой нечестный, что исподтишка да на переправе их побили. А теперь всем говорунам и сказать нечего будет. Отцы и деды смотрят на нас без укоризны, посему прикажу к завтрашнему дню готовить пир.