Наступила тишина. Этимат внесла свежий чай. За окном уже стемнело. Сулейман спросил, нужен ли я ему еще.
Я ответил нет. А зачем? Я уже не мог пробудить в себе любопытства, найти силы для разговора, веры в исключительность и серьезность всего, что меня окружало. Я выслушал рассказ Сулеймана так, как его выслушали Аслан, Руслан и Мохаммед, время прошло быстро и спокойно. Остыл чай в чашках, наступил вечер, минул очередной день. Я думал о том, что сейчас потухнет свет, а я не взял с собой фонарик и придется добираться в свою комнату на ощупь по темному, смердящему мочой коридору.
Я не остановил Сулеймана, когда он прощался, хотя он и был для меня единственным свидетелем событий, ради которых я здесь оказался.
Бой в Комсомольском, о котором он рассказывал, состоялся всего пару недель назад. Я не спросил его о Басаеве, а ведь Сулейман видел его всего неделю назад. Он был источником бесценной информации, а я пренебрег ею.
У реки, где мы познакомились, он говорил: «Я не представляю себе войны без Шамиля. Разное о нем говорят, но Басаев — это настоящий командир».
Чеченцы в лагерях беженцев в Ингушетии, да и многие из тех, кого я встретил в доме Исы, не могли простить Басаеву того, что он навлек на страну новую войну.
— Если он сознательно дал России повод начать войну, значит он предатель, — говорили они, проливая слезы над могилами близких и пепелищами домов. — Если несознательно, если его ослепила гордыня и самолюбие, значит он глупец и предатель, потому что тот, кто хочет быть предводителем, не имеет права думать только о себе, руководствоваться только своими эмоциями и не думать о последствиях.
Одни называли его безумцем, который ради своих амбиций накликал беду на тысячи людей. Другие, его поклонники, а таких всегда было немало, утверждали, что Шамиль принесет не горе, а свободу, что он и есть тот долгожданный смельчак, который не побоится замахнуться на то, о чем другие не осмеливаются даже мечтать.
Говорили, что только на поле битвы может Шамиль искупить грехи, за которые после войны должен будет отчитаться перед земляками. Но были и такие, кто считал, что если бы Шамиль прославился на войне, а потом в Грозном на главной площади пал на колени и попросил прощения, люди бы ему простили. В Чечне насилие и террор были чем-то столь обыденным, что порицать их было бы так же бессмысленно, как проклинать злую судьбу или плохую погоду.
— Если сегодня лицо Масхадова — символ Чечни, то Шамиль — ее душа, — говорил Мохаммед Толбоев, один из лидеров дагестанских аварцев, первый кавказский космонавт. — Он — воплощение всех романтических черт кавказского джигита. Если не погибнет, будет править Чечней.
Неистребимая жажда жизни на острие ножа завела Шамиля в тупик, из которого не было выхода. Не желая, не умея жить в мирное время, он сам себя обрек на войну. Ему навсегда была дана одна судьба — вечного воина, смертника.
Несомненно, он стал героем, для кого-то — эпической легенды, для кого-то — мрачного триллера. Для тех, кто дарил его уважением и любовью, он был воплощением всех достоинств. Для тех, кто его проклинал, был черным ангелом, воплощением всех пороков, изъянов, скрытых нездоровых страстей. Но все равно героем. Мне кажется, он только этого и хотел от жизни. Ему было все равно — славят его или желают смерти в муках. Казалось, единственное, чего он боялся, это неизвестность, в его понимании равноценная небытию.
Сам же Басаев ничего не говорил, ничего не опровергал, ничего не объяснял. Как будто находил удовольствие в том замешательстве, которое вызывал своей личностью. Как будто своим молчанием обещал: буду для каждого таким, каким он хочет, лишь бы я для него существовал.
Война и военные истории только на первый взгляд кажутся легким предметом для описания. Как мощный катализатор они ускоряют реакции, облегчают понимание, открывают, выставляют на показ добрые и злые стороны человечества. Они как лаборатория алхимика, тайная, окруженная как бы прозрачной, но плотной, почти непроницаемой стеной. Увиденная издалека, эта лаборатория дает обрывочное и поверхностное понимание происходящего. Чтобы овладеть настоящим знанием, нужно рассмотреть ее с близкого расстояния, войти внутрь. Сначала нужно найти ворота и входы, ведущие сквозь стену в мир, в котором разворачивается непостижимый, невообразимый кошмар войны.
Но когда пройдешь внутрь, выясняется, что, оказавшись из желания познать правду и ужас в этом мире войны, ты сам уже можешь быть только невольным ее участником. Выясняется, что невозможно оставаться просто внимательным наблюдателем, беспристрастным исследователем.