Водитель, который вез меня в Махачкалу, утверждал, что от брата в дагестанской милиции он знает, что отход из Ботлиха был только хитростью Басаева, и что чеченцы вскоре снова будут атаковать. Видя враждебность ботлихских аварцев, Шамиль вывел партизан в Чечню, чтобы дать им возможность отдохнуть, пополнить свои ряды и повторить удар. Пользуясь тем, что россияне перебросили войска в район Ботлиха, партизаны без труда могли пробраться горными перевалами в другой район Дагестана, чтобы атаковать там, где нет российских войск. Прежде всего, в приграничной Лакии, называемой чеченцами Аух, в которой они составляли треть населения, и которую считали своей землей.
Вечером мы остановились поужинать в ауле Гюмры, надвое разрезанном вырубленной в скалах дорогой, ведущей с заснеженных горных склонов к сырым прикаспийским низинам. Аул Гюмры был колыбелью кавказских имамов и эмиров, которые полтора века назад поднимали в горах вооруженные, казавшиеся безнадежными, восстания против собственных властителей и ненасытной, поглощающей все России, намеренной включить Кавказ в свои границы.
В одном месте, где дорога расширялась, резко сворачивая над пропастью, внимание путешественников привлекал огромный серый валун с выбитой на нем надписью: «Не станет героем тот, кто думает о последствиях».
Из придорожной чайной мы наблюдали, как в гору по узкой дороге карабкались длинные караваны военных грузовиков, танков, бронемашин, пушек, полевых кухонь. Водитель сказал, что на аэродроме в Махачкале один за другим садятся тяжелые транспортные самолеты с новыми отрядами солдат и оружием. Ругался по-черному, потому что военные колоны завладели дорогой и никого не пропускали, лишая их тем самым источника заработка.
— И зачем стягивать столько войск? Ведь Басаев с джигитами удрал в горы, ищи теперь ветра в поле, — удивлялся водитель. — Даже слепому видно, что война закончилась, но россияне уперлись, делают вид, что не замечают этого. Ведут себя так, как будто все только начинается.
Махачкала пропахла вяленой рыбой. Сползший на берег Каспийского моря город, казалось, задыхался от влажности и жары, отупляющих, отбирающих силы и всякое желание что-то делать. Сама мысль о каком-то усилии, каких-то попытках действия была каторжно мучительной. Жара, неподвижная и тяжелая, не слабела даже ночами. Не отступала после заката палящего белого солнца, которое превращало морскую воду, заливающую замусоренный берег, в липкий пар.
Море жадно пожирало пастбища, сельскохозяйственные угодья, дворы домов, перерезало дороги, железнодорожные пути, срывало и уносило мосты. Рыбаки и пастухи, от Махачкалы до Астрахани, в отчаянии наблюдали, как их приморские пристани скрываются под водой или превращаются в островки, с каждым годом дрейфующие все дальше от берега, а залитые соленой водой зеленые пастбища преображаются в болота и пустыни, белые, как погребальный саван.
После заката гостиница, которую мне рекомендовали, как единственную приличную в городе, дышала, хватала воздух распахнутыми окнами и дверьми. Жажда облегчения, которое приносило хоть малейшее дуновение, оказывалась сильнее стремления к интимности.
Не нужно было выходить из номера, чтобы услышать, о чем разговаривают, и что собираются делать завтра Андрей и Коля, журналисты московского телевидения. Как всегда, они сидели в расстегнутых рубашках за столиком и, дымя сигаретами, неутомимо строили планы на будущее.
Эдди с немецкого радио уже только считал дни до отъезда в Москву. Почти не выходил из номера, даже с постели не вставал. Лежа, кричал из номера, то чтобы приглушили старый телевизор в коридоре, то чтобы прекратила орать песни компания, измученная бессонными ночами, искавшая отдохновения в теплой, дурманящей водке.
Юра, самый старший из нас, лысый, как колено, и невероятно элегантный, ходил по номеру, раздевшись до гола, а все вечера проводил в обществе нескольких перезрелых, грудастых девок. Девушки готовили роскошные ужины из мяса, рыб, фруктов, овощей и грибов, которые Юра, с мастерством человека бывалого, тщательно выбирал на местных базарах. После застолья, всегда щедро окропленного водкой, пьяный Юра и его девушки неторопливо отдавались разврату на диване, поставленном на сквознячке напротив широко распахнутой двери. Засыпали в самых неожиданных местах, позах и порах, просыпались, приходили в себя, возвращались к столу, постоянно заставленному десятком блюд, тарелок, стаканов, рюмок и бутылок, чтобы, получив новую порцию дурмана, снова искать утешения и забвения в любовных объятиях на диване.