Путешествие в Ботлих через Чечню не только продлевало время поездки, но и непомерно увеличивало расходы и риск. Решаясь переехать на другую сторону баррикады, можно было запросто попасть из зрительного зала прямо на сцену. А этого следовало избегать любой ценой. Да, я хотел быть поблизости, но не в самом эпицентре. Поэтому я поехал в Ботлих, чтобы с каменной площади прислушиваться к далеким взрывам за горами и удовлетворяться зрелищем сизого дыма взрывов, растекающегося по зеленым склонам и нагим, скалистым обрывам. Поехал подслушивать и подсматривать войну.
Как-то в полдень я столкнулся в городке с небольшим отрядом российских солдат. Мускулистые, бронзовые от солнца, ветра и пыли, в темных очках, они бродили от скуки по узким закоулкам, утоляя жажду продаваемым из-под полы теплым пивом. Были среди них сибиряки, Дима и Сережа, с которыми я прошлым вечером познакомился на площади перед мечетью.
На закате красного, пылающего солнца они въехали на площадь на большом грузовике, закупить для отряда баранину на шашлыки, свежие овощи и фрукты. Ждали у грузовика продавца, который метался среди базарных лотков, собирая у перекупщиков деньги, чтобы дать сдачу с редкой здесь в горах банкноты крупного номинала. Бесцеремонные, в расхристанных мундирах солдаты стояли, прислонившись к стальной, раскаленной кабине грузовика, курили, подставляя потные лица прохладным дуновениям ветра. К местным относились снисходительно, свысока, но без враждебности или призрения.
Еще до возвращения продавца, собиравшего по лоткам сдачу, солдаты проговорились, что завтра на рассвете их отряд будет штурмовать Ослиное Ухо и расположенную немного подальше гору, которую они называли Подводной Лодкой.
— Кто туда идет — не возвращается, — рассказывал Дима, глядя куда-то вдаль и для пущего эффекта глубоко затягиваясь сигаретой.
Тем временем Сергей всучил продавцу горсть смятых банкнот и велел принести водки. Нервно оглядываясь по сторонам, продавец исчез среди лавочек. На скамейке у мечети продолжали сидеть старцы в меховых шапках. Это из-за них алкоголь на Кавказе считается чем-то постыдным, запретным. Его не продают в магазинах, никто здравомыслящий не осмелится пить публично, и уж конечно, не на глазах старейшин. Пьянство — социальная деградация, позор, который невозможно смыть. Но даже это не спасло горы от этого порока. Водку тут пьют украдкой, тайком, зато часто до беспамятства. Принесли ее с собой славянские поселенцы, которые спаивали аборигенов так же охотно, как белые пришельцы из Европы спаивали североамериканских индейцев. Потом в зависимость от водки попали молодые горцы, спускающиеся с гор в степи и на морское побережье в поисках заработков и образования. Многих из них, людей, привыкших к неограниченным пространствам, силой переселили из аулов в города, заперли в клетках бетонных блоков. Пили от тоски и от обиды, от отчаяния, что Бога нет, и от страха перед Богом. Высоко в горы водка добралась вместе с электричеством, телевидением и асфальтированными дорогами, которыми пронизали Кавказ, отбирая у него недоступность — веками служившую его единственной системой сопротивления. Из неприступной крепости Кавказ превращался в обычный проходной двор, отличавшийся от других еще только традициями и верой.
Продавец, настороженно оглядываясь, вернулся с большой полотняной сумкой яблок. На дне сумки спрятал четыре бутылки желтой, крепкой водки. Укрывшись за машиной, Сергей откупорил первую, достал из кармана мандаринку, дольки которой должны были облагородить вкус водки.
Накануне сибиряки вернулись со штурма занятого чеченцами селения Тандо. Ночная атака не удалась. Они даже не дошли до села. Две бронемашины полыхнули огнем, подстреленные из гранатометов. Им не просто пришлось отступить, они опять потеряли восемь солдат, а человек двадцать было ранено.
— Трудно с ними воевать. Они научились драться, — рассказывал Сергей, кривясь от отвращения. Густая сладость мандаринки привела к тому, что проглотить полстакана теплой водки стало еще труднее. — А наши по ошибке обстреляли вчера дагестанскую милицию. Приняли их за партизан, и четырьмя нашими черными стало меньше.
Черными сибиряки называли местных жителей. Все равно кого, грузин, азербайджанцев, или даже жителей Средней Азии. Черными были все, кого нельзя было причислить к славянам.
Дима и Сергей были солдатами-контрактниками, уже семь лет воюющими ради заработка на разных войнах, вспыхивающих на землях бывшей российской империи. Дрались в Таджикистане, в Абхазии, Чечне, а теперь приехали в Дагестан. Пока что, в сущности, бездействовали, потому что патрулирование улочек Ботлиха или проверку документов работой не признавали. Штурм Тандо был первой операцией, на которую отправили таких как они, закаленных в боях и рассматривающих войну чисто технически, как способ заработка денег. Кроме них командование отправило в горы на войну с партизанами желторотых, напуганных юнцов, только что призванных в армию солдат. Офицеры держали их в тылу, не пуская в бой и отправляя, в крайнем случае, на прочесывание после бомбардировок авиацией горных склонов и разрушенных аулов.