— Похоже, ни один двор не уцелел. Еще пару дней, и камня на камне не останется, — изредка отзывался он, потирая кулаком квадратную челюсть. — Люди говорят, что в деревне уже давно нет партизан, а россияне боятся засады и продолжают бомбить, на всякий случай. Если самим не хватает смелости войти и проверить, дали бы хоть людям вернуться. Говорят, в других местах, русские, когда входили в село, шли от дома к 19 дому и швыряли гранаты в те, что уцелели. Вот так, связку гранат через окно или в подвал, даже не проверяя, есть ли там кто или нет. Теперь воюют, а где они раньше были? Почему позволили партизанам перейти границу, напасть на село? Тогда надо было драться, людей спасать. Хаты-то чем виноваты? Эх… ни черта не осталось от Тандо.
Назир Хаджи никогда бы вслух не сознался в этом, но его больше всего беспокоила судьба собственной собаки, которую он не успел спустить с цепи, в спешке спасаясь от партизан. Вспомнил он о ней уже за околицей села, когда услышал громкий лай, но возвращаться не стал. Успокаивал сам себя, что партизаны же не звери, обычные люди, как он сам, что у них есть дела поважнее, чем мучить животное. Даже если пес не поест день-другой, с голоду не сдохнет, а как только все немного успокоится, Назир Хаджи вернется в село, чтобы оглядеться, увидеть, что там и как. Он и не подумал о самолетах.
— А что сталось с нашими коровами, овцами и козами? Не всех мы успели забрать с пастбищ и загонов. С ними-то что? Хорошо, если разбежались по горам, по крайне мере в живых остались. А те, которых мы оставили взаперти, пропали, наверное, под бомбами и в огне, — Назиру Хаджи больше всего докучала эта беспомощность. Ему хотелось куда-то бежать, что-то делать. Хотя бы для того, чтобы не думать все время о хозяйстве, о собаке, привязанной к будке, о запертых в сарае коровах. — В октябре холода начнутся. Народ постепенно к зиме готовится. Куда им теперь деваться? Дома разрушены, стада уничтожены, овощи и фрукты сгниют на корню. Как жить будем?
Староста страдал, потому что вместе с деревней догорала его прошлая жизнь. Он это чувствовал, видел, но ничего не мог сделать. Что он будет делать без дома? Что скажет людям, которые его выбрали, чтоб он ими руководил, чтоб был их главой? Что они все потеряли, что все, что было в прошлом, теперь не в счет, что старая жизнь уже не вернется, и лучше даже не вспоминать о прошлом, чтобы не ошалеть от боли и не сойти с ума?
Что ждет его на земле, которую он не сможет обрабатывать, не имея дома? Что станется с кладбищем, где похоронен его отец, его деды? Таких, у кого нет дома, родовой башни из камня, считают на Кавказе беднейшими из бедных. Не может считаться мужчиной тот, кто не в состоянии обеспечить семье хотя бы крыши над головой. А тем, у которых нет своих кладбищ, которые не знают, где похоронены их предки, на Кавказе отказывают даже в праве на собственное достоинство.
Без дома, земли, кладбища он будет никем. Потеряет свое место на земле, а значит, не сможет даже считать себя свободным человеком. Не останется ничего, что он мог бы ценить, что могло бы быть смыслом и целью его жизни. Станет беженцем, бродягой, всеми презираемым нищим, выпрашивающим милость, целующим сапоги благодетелям.
С несчастьем, постигшим его и все селение, тем труднее было смириться, что оно было вопиющей несправедливостью. Ведь они ничего такого не сделали, за что могла на них свалиться такая напасть. В их селении никогда не было никаких бунтарей, они бы этого не допустили. 20 И потом партизанам тоже не помогали. Так за что же все это?
Иногда Назир Хаджи говорил себе, что жизнь, хоть и жестокая, но такой несправедливости не допустит. Что кто-нибудь им поможет, что не бросят их вот так, на произвол судьбы. Может, придет на помощь российская армия, которая сейчас на глазах старосты равняла с землей его селение, дом за домом, двор за двором. Он слышал по радио, что в Москве обещали помощь, говорили, что никому не придется скитаться. Правда, и раньше уже разным бедолагам обещали то же самое, и ни разу не сдержали слова. Деньги на помощь и восстановление всегда разворовывали чиновники. Но может, хоть в этот раз будет по-другому?
Вечером Назир Хаджи молился в мечети. Просил Всевышнего о спасении, о силе, о том, чтобы ему, старосте, дано было понять, почему его селение ни с того, ни с сего оказалось вдруг на передовой линии фронта. И что имел в виду бородатый командир из-за гор, когда говорил, что они молятся и живут не так, как надо. Чем обещанный ими Бог с тем же самым именем, должен был быть лучше того, которому староста и его соседи молились испокон веков?