Звуки, срываясь со струн, воспаряют ввысь. Мальчик видит взлетающие ноты и настолько увлечен этим зрелищем, что выпускает подлокотник и шлепается на серый гранит пола.
Ни гитарист, ни женщина на его падение не реагируют - они просто не обращают на это внимания. Не замечают они и блеска золота, которое мальчик пытается удержать розовыми пальцами. И слезы, наполняющие глаза ребенка, когда золото ускользает из его хватки, остаются незамеченными.
Мальчик с трудом поднимается на пухлые ножки и встает рядом со своим креслом. Его ручонки вновь ищут опору, а зрение и слух - гармонию и порядок созвучий, которые он и слышит, и видит.
Но непролитые слезы подступили и к глазам гитариста: песня лета подошла к концу.
За серыми гранитными стенами снова и снова завывает ветер. Падает снег...
IV
- Я что, должен напялить это? - свет из открытого двустворчатого окна падал прямо па легкие брюки из темного блестящего шелка. Они просвечивали, и лежавший юноша мог видеть сквозь ткань фигуру стоявшего в ногах кровати и державшего их человека. - Гален, но не можешь же ты серьезно...
Круглолицый мужчина постарше беспомощно пожимает плечами.
- Так приказано маршалом.
Приняв у него брюки, юноша бросает их на постель рядом с такой же тонкой и блестящей белой шелковой сорочкой. Облик его - стройного молодого человека с серебряными вьющимися волосами, в светло-серой фланелевой рубахе, жилетке и брюках из зеленой кожи - отражается в высоком, заключенном в золоченую раму зеркале, что висит па стенной панели из светлого дерева. Глаза у юноши серо-зеленые, взгляд ровный. Худоба, тонкие черты и серебро волос отвлекают внимание от скрытых под фланелью стальных мускулов и мозолей от оружия на крепких ладонях.
- Чего ради она меня туда тащит? Я не консорт, чтобы участвовать в церемониях.
Гален аккуратно расправляет лежащую на бело-зеленой парче покрывала одежду.
- Маршал считает, что тебе следует узнать о Сарроннине из первых рук. И ты консорт, нравится тебе это или нет.
- Ха, да у нее на уме совсем другое. Если кому и иметь дело с Сарроннином, так это Ллиз.
Гален вновь пожимает плечами, беспомощно, но так энергично, что его светлые, падающие на плечи кудри подпрыгивают.
- Милостивый господин, в любом случае мне надлежит одно - повиноваться приказам маршала.
В этот миг дубовая дверь, соединяющая просторную комнату с анфиладой покоев, занимаемых маршалом, распахивается, и в помещение входит женщина. Она высока ростом, стройна и обликом и статью более всего напоминает смертоносную рапиру, чему не могут помешать драпирующие фигуру струящиеся зеленые шелка. Маршала, поотстав на шаг, сопровождает единственная стражница, воительница с коротко остриженными каштановыми волосами, подернутыми сединой.
Юноша переводит взгляд с полупрозрачного шелкового одеяния маршала на собственное, разложенное поверх парчового покрывала.
Женщина слегка изгибает губы, но улыбка не касается ее взора.
- Креслин, если блестящие шелка могу носить я, то, вне всякого сомнения, можешь и ты. Эти одеяния - дары тирана, и отвергнуть их означает затруднить переговоры. В отличие от тебя, я предпочитаю не артачиться по пустякам, а упорство проявлять в делах, действительно имеющих значение.
Голубые глаза маршала соперничали твердостью с темными камнями Оплота. Контраст между непреклонностью этого взора и мягкостью обтекавших гибкое, мускулистое тело зеленых шелков вызывал в памяти снежных барсов, крадущихся по кряжам Крыши Мира.
Креслин склоняет голову, снимает зеленую кожаную безрукавку и, бросив ее на кровать, говорит:
- Я буду готов через минуту.
- Спасибо.
Она отступает и удаляется в свои покои. Но тяжелая дубовая дверь остается открытой.
Креслин бросает фланелевую рубашку рядом с жилетом и стягивает кожаные штаны.
- А это еще откуда? - Гален указывает на тоненький красный шрам под левой рукой консорта.
- Упражнялся с клинком... Откуда же еще?
- Милостивый господин, а знает ли маршал?..
- Знает, знает... И не может ничего возразить против того, чтобы я умел позаботиться о себе...
Креслин с недовольной гримасой натягивает на мускулистые ноги шелковые брюки.
- Я твержу ей одно и то же: если меня считают слишком чувствительным, значит, мне следует упражняться еще больше. Она качает головой, но запрещать - во всяком случае, пока - не запрещает. Порой мне приходится расточать улыбочки, но по большей части удается обходиться доводами рассудка. Я хочу сказать... Сам посуди, куда бы это годилось, не умей сын самой грозной воительницы Закатных Отрогов отличить один край клинка от другого?
Гален вздрагивает, хотя в комнате не холодно.
Креслин надевает рубашку и расправляет ее, глядя в зеркало.
- Милостивый господин... - набирается храбрости Гален.
- Что, Гален? Какая-нибудь складка легла не так?
Руки Галена умело поправляют воротник и скрепляют его полученной от маршала изумрудной брошью, оправленной в серебро.
- Еще и это? Я прямо как раб в ошейнике!
Гален молчит.
- Ладно. Коль скоро приходится чтить это, пропади оно пропадом, Предание, то я и есть невольник.
- Милостивый господин... - испуганно шепчет Гален, наполовину поднеся палец ко рту.
- Креслин, ты готов? - доносится из-за двери.
- Да, милостивая госпожа. Осталось только взять клинок.
- Креслин!.. - растерянно восклицает Гален.
- Гален, на востоке каждый мужчина носит меч. Разве не так?
Ответом ему служит молчание. С едва заметной улыбкой на губах юноша застегивает на талии мягкий кожаный пояс, на котором крепятся ножны. А в ножнах клинок: короткий меч стражей Западного Оплота.
Креслин выходит из комнаты и, не обращая внимания на пристальный взгляд телохранительницы, присоединяется к маршалу. К своей матери.
Вместе они направляются к резным дверям - выходу из предназначенного для гостей крыла. Перед тем как ступить наружу, юноша занимает подобающее ему место - слева и на полшага позади матери.
- Креслин, - за обманчивой мягкостью голоса маршала кроется суровая непреклонность, - надеюсь, ты понимаешь, какова должна быть твоя роль?
- Да, милостивая госпожа. Мне подобает всех очаровывать, улыбаться как можно больше, а высказываться как можно меньше, да и то предпочтительно по мелочам. При случае можно спеть песню, но только одну и... не обидную. К оружию прикасаться разве что при возникновении смертельной угрозы, что весьма маловероятно. И никоим образом не обсуждать предмет и ход переговоров.