- Тогда мы были детьми, Мегера.
- Разве мы не остались сестрами? Или твое возвышение сделало меня незаконной?
- Белые всегда незаконны. В соответствии с Преданием.
- Разве я стала другой лишь потому, что у меня проявился Белый дар?
- Так вопрос никогда не ставился, - белокурая качает головой. - Во всяком случае, переговоры с Западным Оплотом могут предложить тебе выход.
- Выход? Ты хочешь сказать - порабощение! Я - и какой-то обычный мужчина! Как родная сестра может пойти на это?
- Ты находишь мое решение несправедливым?
- Когда и с кем ты поступала справедливо, Риесса?
- Я действую в интересах Сарроннина, - белокурая женщина пожимает плечами. - И в любом случае так честнее. Ни к герцогу Корвейлу, ни паче того к маршалу Дайлисс у меня доверия нет.
- Ты не доверяешь маршалу, самой грозной воительнице в Кандаре? Надо же, какой скептицизм!
- Не столько скептицизм, сколько обычный практицизм. Дайлисс бьется самозабвенно и, ручаюсь, любит так же отчаянно, как и сражается. А он ее сын.
- Ты думаешь, она тебе откажет? - Мегера хрипло смеется.
- После того, как ты подбила на это Дрерика? После случившегося видела, как отреагировал Креслин?
- Креслин почти так же хорош, как страж.
- Лучше многих из них, судя по тому, что я видела, - тиран улыбается.
- Сам он так не считает.
- Думаешь, Дайлисс позволит ему об этом узнать? Но не важно: судя по вестям из Сутии, Керлин и Блийанс там едва ли примут волка в овечьей шкуре. В качестве предлога они сошлются на Предание.
- По-твоему, это всего лишь предлог? Да ты еще большая лицемерка, чем суровая Дайлисс или высокородный Корвейл!
- Ни одна из нас не жила во времена Рибэ.
- Вам повезло.
Тиран улыбается.
- И тебе тоже. Если бы я действительно верила в Предание и демонов света...
- Пожалуйста, не напоминай снова.
- Ты можешь уловить, что он чувствует?
- Я уже говорила тебе, что ничего не улавливаю. Так что можешь опять приниматься за свои козни.
- Я ведь делаю это и ради твоего блага, сестра. При той мощи и ярости, что бушуют в тебе, кто еще выстоит? Невзирая на браслеты.
- А что будет с нами, когда я забеременею?
- Ты? Без моего согласия? Ну уж уволь!
- По-моему, речь шла о клинке, лучшем, чем любой из твоих. Ты ведешь себя так, словно у меня есть какой-то выбор.
Последние слова остаются без ответа: белокурая сестра уже ушла.
Рыжеволосая окидывает взглядом ажурные, но прочные решетки, ограждающие ее покои, смотрит на обитую сталью дверь.
Может, послать за Дрериком? По крайней мере, это в пределах ее возможностей. От этой мысли у нее закипает кровь. Но женщина лишь качает головой, позволяя бушующей в ней грозе пролиться всего-навсего двумя слезами.
IX
Сидя перед самым большим окном, Креслин перебирает струны маленькой гитары, уверенно держа искусно сработанный из ели и розового дерева инструмент. Пальцы его, пожалуй, слишком сильны для музыканта. Впрочем, ему известно, что форма пальцев мало соотносится с мастерством исполнителя.
Обстановку его комнаты составляет узкий письменный стол с двумя ящиками, платяной шкаф высотой в четыре локтя (на добрых три локтя ниже тяжелого, обшитого деревом потолка), два кресла с подлокотниками, зеркало в человеческий рост и двуспальная кровать без балдахина. На покрывающем ее зеленом стеганом одеяле серебром вышиты ноты. Массивная дверь запирается изнутри на засов. И дверь, и мебель, отполированные временем, сделаны из красного дуба. Работа умелая, но простая, без резьбы или инкрустаций. Мягкими здесь можно назвать разве что кресла: на них лежат потертые зеленые подушки.
"Трамм!"
Одна-единственная нота (его взору она представляется серебристой) вибрирует в прохладном воздухе комнаты, пока, при столкновении с гранитной стеной, не съеживается в точку и не исчезает.
Едва ли хоть когда-либо ему удастся извлечь из инструмента золотистую мелодию, такую, какие играл музыкант с серебряными волосами, о котором запрещено вспоминать. Даже осенние созвучия прославленных гитаристов Слиго являли не само золото, а лишь легкое его касание.
Положив инструмент на крышку стола, он подходит к заиндевелому окну, прикладывает к стеклу палец и ждет, пока изморозь истает, словно от прикосновения весны к поверхности лежащего в низине озера.
Снаружи ветер бросает снег на серые стены и бьется в окно, которое открывается очень редко. Хотя и чаще большинства других в Оплоте. Когда на стекле оттаявший участок вновь затягивается инеем, Креслин снова берет гитару.
Стук в дверь.
Со вздохом он кладет инструмент в футляр и засовывает под кровать. Его мать и Ллиз наверняка знают о гитаре, но пока ни та, ни другая на сей счет не заикаются. Как и вообще не заводят разговоров об изысканном и утонченном, весьма мужском по духу музыкальном искусстве. В Западном Оплоте это запретная тема.
"Тук-тут. Тук-тук."
Нетерпеливость сестры заставляет Креслина нахмуриться. Он отодвигает засов и отпирает дверь. За ней, разумеется, стоит Ллиз.
- Пора ужинать. Ты готов?
Ее волосы, такие же серебряные, как у него, светятся в полумраке гранитного коридора. Они едва достигают воротника, но в сравнении с его стрижкой могут показаться длинными.
- Нет еще.
Короткий ответ, мимолетная улыбка и обычный внутренний протест против всякой фальши:
- Ну конечно. Не понимаю, как ты вообще можешь столько времени проводить в одиночестве.
Он ступает на голый каменный пол коридора и прикрывает за собой тяжелую дверь.
- Мать была недовольна.
- На этот-то раз чем? - понимая, что сестра ни при чем, Креслин пытается подавить досаду. - Снова вспомнила о моей привычке проводить время в одиночестве? Или...
- Нет. Если тебе охота сидеть одному, ее это не волнует. Обычный мужской каприз.
- Ага, значит, дело в верховой езде.
Ллиз ухмыляется и качает головой.
- Ладно, не томи. Что не по ней?
- Твоя стрижка. Она находит ее слишком короткой.
Креслин издает стон:
- Ей не нравится, чему я учусь, не нравится, как я одеваюсь, а теперь еще и...