Тамерлан встал с трона и огляделся.
— Где Хасан Галаади?
— Ему не подобает быть на военном Совете, — с ревностью в голосе напомнил один из темников.[7]
— Лишь я могу сказать, что подобает и что не подобает. Этот дервиш, может быть, не умеет так ловко скакать на коне и стрелять в цель, как вы, но никто из вас не разумеет в военном деле, как он. Найдите его! — скомандовал Тимур.
— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, — раздалось вокруг.
— Когда я шел сюда, — вспомнил один из приближенных Великого амира, — он спал на боевой галерее, что над нами, подложив под голову миску…
«Иблис его покусай, — подумал Хасан, приоткрывая глаз и оценивая, достаточно ли крепко дремлет разморенная на солнце стража. — Кажется, все в порядке». — Он сдвинул в сторону миску и аккуратно вернул в щель предварительно вынутый оттуда камень.
Длинной заточенной тростинкой Тамерлан рисовал что-то на дощечке, засыпанной песком. Лицо его было задумчивым и усталым, но в каждом движении чувствовалась энергия, казавшаяся невероятной в столь преклонном возрасте. Рисунок забирал все внимание Тимура, и даже самым верным советникам Великого амира не было позволено приблизиться и узнать, что за дивные знаки или непонятные письмена выводит Повелитель Счастливых Созвездий на зыбкой поверхности.
Хасан Галаади вошел в залу, почтительно склоняя голову перед Тамерланом.
— Мне сказали, ты спишь, — не то спрашивая, не то утверждая, бросил Тимур.
— Даже если тело мое объято дремотным оцепенением, дух бодрствует. Ибо когда же, как не во сне, когда бремя земных нужд перестает донимать, возноситься человеку душою к трону отца небесного. Пока твои люди своим зовом не вернули меня из холодной синевы на разогретый камень, я размышлял, и сами собой у меня сложились короткие строки. Я бы назвал их слова сердца: «Жить в этом мире, что может быть интересней? Но душа моя жаждет удалиться от мира сего».[8]
— Погоди удаляться! — раздался на канале связи возмущенный голос Лиса. — Ты шо, мы еще поперек Альп баррикады не возвели. Щас ты его бросишь на произвол судьбы, он, в смысле Тамерлан, а не произвол, огорчится и ломанет куда глаза глядят. А глаза у него, как водится, глядят с лукавым прищуром, шо та шестидюймовка «Авроры» на Зимний дворец.
— Сергей, ну я же суфий. Опять же дервиш. Мне положено возноситься мыслью и желать перехода в иной мир.
— Вот рядом с Тимуром я перехода в иной мир не желал бы. Не дай бог, не так поймет. Ты уж повремени. Вот закончим дело — и все переселимся.
— Аллах отмеряет дни всякого живущего. Не торопи же того, что не в твоей воле, Галаади. — Тамерлан чуть заметно скривил губы в усмешке. — А пока я желаю слышать слова твоего разума о том, что занимает мои мысли и чаяния.
— Полагаю, ты говоришь о Константинополе, — вздохнул Галаади. — Признаюсь, меня удручает вид людей, которые, страшась гибели, лезут на стену, а оттуда их поливают кипятком, осыпают стрелами и дротиками.
— На то они и воины, чтобы сражаться и, если надо, умереть во славу Аллаха.
Хасан пожал плечами:
— Оказывая уважение каждому встречному, я почитаю Бога. Любя каждую душу на земле, я ощущаю связь с ним. Но убивать во славу — это нелепость!
— Если так, то наверняка тебе понравится то, что я скажу. Некие люди пожелали открыть мне ворота и сдать Константинополь, так что никто не будет лезть на стены. Мы войдем в цитадель почти без сопротивления. Что скажешь ты на это?
— Тебе решать, Великий амир. Я же хочу поведать о дальней стране, где живут люди, обожающие жареные каштаны. Особенно вкусны они, пока горячи. Но вот беда: никто из них не желает совать руки в раскаленные уголья. Так вот, умники приспособили обезьян таскать каштаны из огня.
— К чему ты мне это рассказываешь?
— Скажи мне, Великий амир. Разве те, кто предлагал открыть ворота, твои люди?
— Что с того, мои или не мои? — упорствовал Тамерлан.
— Я уверен — не твои, а раз так, они ищут своей выгоды, своих жареных каштанов. Тебе же, увы, отводится роль обезьяны.
— Да-да, они называют тебя земляным червяком, а еще рыбой! — зафонтанировал Лис на канале связи. — Холодной и скользкой. Бр-р-р!
— Должно быть, это кто-то из приближенных Баязида улещивает тебя легкой добычей, — продолжил Хасан. — Ромеи страшатся тебя. Султан же, хотя на себе испытал мощь твоей длани, почитает варваром, которого можно обвести вокруг пальца и заставить действовать как выгодно ему.