— Тамерлан, — кратко ответил посол. — Впрочем, я не удивлен.
— Ну как же! И полугода не прошло, как здесь, в этой зале мы беседовали о спасении христианского мира, и он заверял меня, что, покуда жив, будет стоять нерушимой стеной…
— Он просил у вас воинов, мой герцог.
— Да, но… Поймите, я не мог ему помочь. После разгрома при Никополисе я сам только восстанавливаю силы. Я дал ему некоторую сумму денег и заверил, что в моем лице он всегда может видеть сердечного друга…
— Думаю, император ромеев был очень растроган, — склонил голову Камдил. — Полагаю, вашему высочеству известно, что такой же ответ он получил от королей Франции и Англии. Император Сигизмунд не соизволил даже принять его.
При упоминании последнего имени Жан Бесстрашный нахмурился.
— Только итальянцы, — продолжил Вальдар, — согласились снарядить небольшой отряд. Пожалуй, чуть больший, чем эскорт, подобающий венценосной особе в дальнем путешествии.
— Но вы должны понять…
— Конечно же, ваше высочество, я понимаю. Я понимаю, сколь тяжелые времена каждому из европейских монархов приходится ныне переживать. Но также я вынужден понять и Мануила. Пред его воротами стояла объединенная армия Тамерлана и Баязида, и в самом городе тоже имелось несколько тысяч османов, готовых силою открыть ворота. У несчастного императора только и оставался выбор: храбро умереть без всякой пользы или же согласиться на предложение Тамерлана, надеясь тем самым облегчить участь христианских народов, которые вскоре склонятся пред мечом Железного Хромца.
Жан Бесстрашный прошелся по зале, кусая губы:
— Вы уверены, что Тамерлан не остановится?
— А вы бы, мессир герцог, в таких обстоятельствах остановились?
— Но он же старец!
— И двадцать лет назад он тоже был немолод, однако не так давно полный сил Баязид Молниеносный оказался выжившей из ума черепахой перед этим старцем. А потому, ваше высочество, я вернусь к тому, с чего начал. Если сегодня же вы, герцог, не поднимете свое знамя и не призовете рыцарство Европы отринуть распри и, объединившись, отстоять свой дом, через пару лет вашим нынешним подданным — а если посчастливится, и вам самому — придется творить молитвы у минаретов Дижона.
Герцог дернул усом, сжав кулаки:
— Я верю, что этого не произойдет.
— На чем основана ваша вера, мессир?
Герцог помолчал, угрюмо склонил голову и подошел вплотную к послу.
— Монсеньор, я хочу, чтобы вы знали правду. Очень надеюсь, что она не покинет этой залы и останется между вами и мной. Мне тяжело говорить то, что вы сейчас услышите, но раз уж его святейшее величество, пресвитер Иоанн, почтил достойным своего доверия именно меня, а не кого-либо иного из европейских монархов, я отвечу тем же.
Несколько лет назад, когда османы Баязида вторглись на Балканы, мой отец отправил меня во главе большого отряда рыцарей на помощь Ладиславу, королю Венгрии и Польши. Там я впервые увидел ее высочество Анну, младшую дочь короля. Вы сами недавно имели счастье лицезреть ее. Ответьте мне, как мужчина мужчине: разве возможно не восхититься ею и не полюбить всем сердцем?
— Не думаю, герцог, что вас обрадует мой положительный ответ.
— Я влюбился как мальчишка, каковым тогда и был, — не слушая, продолжал Жан Бесстрашный. — И уж не знаю, на счастье или на беду, Анна ответила мне взаимностью. Бои шли с переменным успехом, но военная удача все же оказалась не на нашей стороне. Король был вынужден просить мира. Баязид поставил условие: отдать ему в жены Анну. И если бы просто в жены — в гарем!
Пальцы герцога сошлись на рукояти кинжала.
— Я был в отчаянии. Я был готов убить Баязида, короля Ладислава, себя…
Он замолчал, переводя дух.
— Но, знаете, интересы государства… Я сопровождал Анну и лично передал ее посланникам султана. Не могу понять, как в тот день я не сошел с ума. Стоит ли спрашивать, почему, едва вернувшись в Бургундию, я примкнул к Крестовому походу и был одним из его вождей. Но и эта попытка закончилась крахом и обернулась для меня годами плена.
Поверьте, монсеньор посол, даже там, в плену, я был счастлив, ибо за это время трижды видел Анну. Украдкой, всего несколько минут, но я был счастлив. Как вы знаете, мое возвращение в Бургундию оказалось горестным: отец на смертном одре, любимая за тридевять земель, казна пуста, бароны обездолены. Я женился на двоюродной сестре Анны. Не по любви, нет. Как водится — государственные интересы. Продолжение рода, выгодный союз… И вдруг несколько месяцев назад… о чудо! Мне сообщают, что Баязид сокрушен, Анна свободна и направляется сюда. Я снова счастлив.