— А вот спроси у него. — Железный Хромец кивнул в сторону Хасана. — Он все знает.
Мануил обратил к дервишу вопросительный взгляд.
— Если бы весть, которую везет гонец, была доброй, радость бы переполняла и его самого. Он бы сорвал кушак или тюрбан и размахивал им, ибо так лучше видно. Всадник же машет руками. Он выполняет свой долг, но не рад этому и не жаждет быть замеченным.
— И верно, — улыбнулся Мануил. — Теперь это и вправду кажется очевидным.
— Я же говорил. Этот умник проникает в суть вещей так же легко, как всякий иной, глядя в кувшин, говорит, полон он или пуст.
— Все ведомо лишь Аллаху, — Хасан воздел руки к небесам, — милостивому, милосердному.
Между тем шлюпка, отправленная за носителем недоброй вести, причалила к берегу. Еще немного, и он, поднявшись на палубу, увидел спускающегося к нему Тамерлана и рухнул на колени, точно более не в силах стоять на ногах:
— Не вели казнить, о Повелитель Счастливых Созвездий, опора и надежда всех правоверных, блистающий меч веры, оплот…
— Хватит, — резко прервал его Тимур. — Что привез ты?
— Дурные новости, мой повелитель.
— Говори же. Так и быть, я не стану казнить тебя.
— Милость твоя безгранична, о гроза всех гяуров! — Гонец поднял голову, обнадеженный словами Тамерлана. — Тохтамыш, сын шакала и выродок кобры, Тохтамыш, самим шайтаном поставленный склонять голову пред сапогом нечестивца, собрав несметное войско, выступил на Итиль.[13] С ним князья руссов. Как говорят, Тохтамыш обещал им, что если вернет себе трон Золотой Орды, на веки вечные передаст все права на земли руссов великому князю Витовту.
— Не тот ли это Витовт, — мрачнея на глазах, заговорил Тамерлан, — которого Удэгей, племянник мой, разбил на Ворскле и заставил бегством спасать жизнь свою?
— Тот самый, о владыка правоверных.
— Вот видишь, мой брат василевс, излишнее милосердие пагубно для слабых умов и неокрепших душ. Когда-то хан Тохтамыш прибежал ко мне, как избитый щенок, спасаясь от родичей своих, лишивших его и отчего дома, и воды, и табунов — всего, чем он владел. Я принял его как сына, держал возле сердца. Я дал ему в управление города и земли, научил воевать. Я выковал клинок из сгибаемой ветром тростинки. Какой же благодарностью ответил мне этот хан? Этот негодный потомок великого Чингиза? Он напал на меня, точно я когда-либо был врагом его. Я преподал ему урок и хотел верить, что Тохтамыш уразумеет его и придет, склонив голову и раздирая ногтями грудь. Но нет, он предпочел вылизывать блюда и глодать кости за никчемным князем гяуров. А теперь вот снова поднял оружие на меня, своего благодетеля!
Железный старец сжал кулаки, и где-то вдали, точно заплутавшее подразделение разбитой армии, в небе показалась черная грозовая туча. За горизонтом блеснули зарницы молний.
— Удэгею следовало бы изловить змееныша после сечи на Ворскле и задавить его.
Тамерлан бросил яростный взгляд на стоявшего рядом императора:
— Знаешь, брат мой василевс, как у нас поступают с изменником? Мы кладем его на живот, садимся сверху, обхватываем рукой за шею и тянем голову назад, пока не сломается хребет.
Мануил нервно сглотнул. Не то чтобы ему никогда не приходилось видеть казни, но никогда прежде он не слышал, чтобы об умерщвлении ближнего рассказывали с таким радостным воодушевлением.
— Так умрет и сам Тохтамыш, и все, кто пошел за ним, — с мрачным упоением продолжал Тамерлан. — А потом мы отрубим головы, и я велю сложить из них минарет. — Он воздел к небесам пальцы, унизанные перстнями, и Мануилу показалось, что в одном из них — массивном золотом кольце с рубином, сполохом отразилась приближающаяся молния. Раскат грома вторил словам завоевателя.
— Готичненько, — почтительно отозвался Лис на канале связи. — Со спецэффектами у него круто поставлено. Хасан, как «о великий» делает эти фокусы?
— Пока не знаю. Но впечатлен.
— Не то слово. Голливуд нервно дымит мариванной в своем еще не открытом углу.
— Отправляйся на берег. — Тамерлан обратил на гонца ледяной взор. — Скачи к Удэгею. Пусть возьмет два тумена и расправится с этим отродьем шелудивого ишака. Пусть из головы Тохтамыша сделают чашу для пиров и, оправленную в серебро, привезут ко мне.
— Слушаю и повинуюсь, мой господин, — с облегчением склонился гонец.
— Спеши же! Фирман с моей личной тамгой Удэгей получит до исхода дня.
Эгейское море встречало эскадру безмятежной синью вод, бездонной синью неба и ласкающим ветерком. Казалось, бури никогда не тревожили этот райский уголок. Жители островов, то и дело мелькавших по правому и левому борту, с ужасом глядели на проплывающие мимо корабли. Всякому, жившему здесь, было известно, что время от времени император высылает эскадру, чтобы покарать сарацинских пиратов, а заодно и проверить, нет ли чего интересного на окрестных берегах. Но такой огромной эскадры не помнили даже старики. Видя сотни парусов на горизонте, местные жители судачили о том, куда же на сей раз отправляется императорский флот. Но самые дерзкие предположения оставались досужими измышлениями, не находя ни единого подтверждения.