— Думаю, ей надо подумать о своей безопасносги. Море ведь холодное и глубокое…
— Ваши коллеги пожаловали, — Ослиная Голова кивнула в сторону двери. — Хайнц Шифнер в тоге, с лавровым венком на голове. В руке он держит чертополох, не исключено, что и настоящий. Вероятно, намекает на характер заключаемых им договоров с авторами. Что скажете, Роде, по поводу сегодняшнего превращения вашего шефа? Просто невероятно! Признайтесь, вы сбиты с толку?
— Барышня Вробель как Шоколадница, — сказал Альбин, облизнув губы. — Аппетитное дитя, очень хочется понаблюдать, как эта гордячка однажды растает. И она еще весы держит, чаши носят имена Приди, Уйди… Я покараулю ваше место! — крикнул он вслед уходящему Мено.
Прикатила и партийная номенклатура Дрездена. Прикатила: на линейке с резиновыми шинами от экипажной фирмы «Хекман»; Лошадница Юле{69} сидела на козлах и разукрашенным по случаю праздника кнутом погоняла двух тяжеловозов. Фуникулер тем временем доставил других гостей и просто здешних жителей, которые украдкой бросали взгляды на наряженных рыцарями партийных секретарей, громко чокающихся друг с другом. Жены партаппаратчиков, одетые как владелицы замков, вели себя тише. Прохожие сутулили плечи и старались поскорей миновать эту группу. <…>
Барсано говорил плохо, но коротко. Фразы были теми же, что всегда, и Мено спрашивал себя: верит ли сам Барсано в то, что говорит? скрывается ли за такими словесами живой человек, как в случае Лондонера{70}, который в профессорской коллегии и при прочих подобных оказиях ведет себя совсем иначе, чем дома, в своем кругу? О Барсано распространились кое-какие слухи, Лондонер рассказывал Мено, что репутация первого секретаря — на взгляд берлинского руководства — в последнее время пошатнулась: он, мол, слишком тесно сблизился с «друзьями» в Москве, питает неумеренную симпатию к определенным идеям тамошнего председателя Верховного Совета. Имел место даже «обмен визитами». Сейчас-то старый Лондонер лежит больной, у себя дома на проспекте Клары Цеткин; тем не менее еще вчера он присутствовал на читке одной пьесы, поправлял английское произношение Мено и так радостно-увлеченно следил за любимыми репликами, что его сегодняшнее отсутствие, якобы по причине болезни, заставляло серьезно задуматься. Конечно, Лондонер, в чем Мено был убежден, предупредил бы по крайней мере Филиппа, Юдит, обоих Эшшлораков и его самого, если бы знал, что появляться на маскараде, устроенном Барсано, опасно. Хотя, продолжал размышлять Мено, Лондонер мог намеренно воздержаться от такого предупреждения, ибо выдуманная им отговорка выглядит правдоподобнее, если нет его одного, тогда как близкие ему люди пришли; у Барсано, скорее всего, никаких подозрений и не возникнет. Властные отношения нынче стали текучими… Барсано подвергся нападкам в «Нойес Дойчланд», прокомментировавшей позицию московской «Правды» с такой «отчужденностью», что это отразилось на сейсмограммах и встревожило даже тех читателей, которые не обладают достаточным опытом в толковании признаков надвигающихся землетрясений.
Конферансье принял из рук Барсано инициативу ведения вечера, у него был такой же пунцовый галстук, как у пианиста, который, раскинув руки и зажмурившись, шагнул в пустоту (жаль, что никто в этот момецт не передвинул рояль); все другие музыканты Танцевальной капеллы тоже украсили себя пунцовыми галстуками, что породило ритмический аналог раскачивающихся водорослей или заградительного огня, едва оркестранты принялись со вкусом наяривать свои неувядающие хиты: рутина, живо напомнившая Мено торговок на дрезденском рождественском базаре, которые так же трезво и эффективно управлялись с елочными шарами, как эти инструменталисты — со своими звонкоголосыми носогрейками. Юдит Шевола наклонилась к нему;
— Раз, два, три, это па повтори… Социалистическая рабочая мораль, в приложении к танцевальной музыке. Вы всегда так неразговорчивы, господин Роде? Вам, между прочим, больше бы подошла фамилия Чибис{71}. Угостите меня вашим «Орьентом».
…но потом вдруг…
Эльза Альке, проходя мимо, задела цветы; при этом обнаружилось, что цветы увяли. Мальтакус, и вдова Фибиг, и «обезьяны» пили пунш, они уже начали вертеться на стульях, будто те их едва удерживали; ноги сами пускались в пляс,
клик,
услышал Мено рядом с собой, пламя зажигалки осветило лицо Юдит Шеволы, это Старгорски дал ей прикурить. От стола Барсано доносился лихорадочный смех рыцарских жен; водка, пунш, шнапс шумно вливались в глотки, глаза сияли, будто подчерненные пьяной вишней. Мено слышал собачий лай, слышал, как ветер несет к нему голоса, сквозь сновидчески-замедленные движения пирующих, над столами и отгибаемыми в сторону, как прутья в лесу, аккордами Танцевальной капеллы; вой и жалобы; но они могли быть иллюзией, как и двое одетых в зеленое у окна{72}, как и тихо, но различимо пробивающийся сквозь шумовой хаос голос Эшшлорака, который сказал Филиппу: «Я просмотрел твои бумаги; насколько я понял, мы движемся к банкротству. Материал чрезвычайной важности, если цифры соответствуют действительности, — непостижимо, как можно закрывать на такое глаза».
69
Юле Хекман — мужеподобная подруга зубной врачихи Кнаббе, борющейся за женскую эмансипацию. Ее прозвище Лошадница Юле — возможно, намек на героиню детской книжки Инзы Бауэр (р. 1948) «Все о лошадях».
70
Речь идет о Йохене Лондонере, отце Филиппа Лондонера. Прототип Лондонера-старшего — Юрген Кучиньски (1904-1997), немецкий историк и экономист. Во время войны он жил в эмиграции в Англии (где сотрудничал с советской и американской разведкой). Позже стал основателем и руководителем Отдела экономической истории в Институте истории АН ГДР.
71
Гидеон Эсдур Чибис - герой романа «Чибис» (1988) швейцарского писателя Андре Каминского (1923—1991): еврей, после войны приехавший в Польшу с утопическими идеями; позже он эмигрировал в Швейцарию и от разочарования в своих идеалах утратил дар речи.
72
«Двое одетых в зеленое», как и некоторые другие маски, отсылают к старинной голландской картине, которую Мено Роде видел в доме у барона фон Арбогаста: «В проходе с колоннами, к которому вела лестница, были изображены спокойно беседующие люди в длинных тогах. На переднем плане сидел мужчина с микроскопом; двое одетых в зеленое стояли возле подзорной трубы: один показывал на небо, другой рассматривал астролябию с семью планетами; планеты, казалось, выросли, как плоды, на концах его пальцев. Еще один, седоволосый мужчина, держал в руке серебряный кустик чертополоха. Женшина занималась' какими-то подсчетами. На лугу играл маленький мальчик; волк и олень пили из одного источника. Девушка подняла весы, молодой человек рисовал. А в углу стоял кто-то с недобрыми глазами».