Конферансье, словно жеребец, тряхнул головой, его сбрызнутая лаком пышная грива в свете прожекторов казалась облитой глазурью, один ус приподнялся, обнажив длинные зубы:
— Танцуйте, дамы и господа!
Хайнц Шифнер, не сводивший глаз с декольте Бабетт Хоних, напрасно искал в складках своей тоги гребенку.
но потом вдруг…
— Его такие отчеты не интересуют. Знаешь, что он сказал? «Я не придаю этому значения. То же самое пишут в западной прессе». А раз так, его это не заботит.
— Потому что не может быть…
— …чего не должно быть{73}. Я бы насторожился, если б контора на Грауляйте представила мне отчет, совпадающий с тем, что пишут в журнале «Шпигель». Подумал бы: что-то в этом есть… Но те, на самом верху, рассуждают иначе, вот что ужасно…
— Недавно на политбюро обсуждали проблему дамских трусиков. Дамских трусиков напрочь нет — ни в Берлине, ни в прочих частях страны, до которых вообще никому нет дела, — сказал Альбин Эшшлорак. — Они хотели разработать «концепцию преодоления проблемы дамского нижнего белья». Да только Женский союз уже начал кампанию в газетах: стал публиковать выкройки с объяснениями, как самостоятельно сшить себе трусы.
— Оба Каминских нарядились ангелами. Боже, если бы добродетели можно было научить!{74}
— Да не слушайте вы Эшшлорака, Роде! Мы с ним еще разберемся. Этот граф с хорошо подвешенным — на французский манер — языком: он ведь потому только и любит коммунизм, что при коммунизме у каждого будет время ходить на его пьесы!
— Ах, Пауль, ты ему небось завидуешь?
— А ты нет, Люрер? Тебя где ни встретишь, ты вечно болтаешь о поездках на Запад да о валютном курсе!
— Господин Шаде{75}, я вам давно хотела сказать…
— Ах, так вы еще существуете, фройляйн Шевола?
— Как видите.
— Ну что ж. Мы этого так не оставим. Так что вы мне хотели сказать?
— Что вы не можете ни-че-го.
— Что-о?
— Совсем ничего. Вы ведь функционер, а никакой не писатель, тем более — не поэт.
— Я говорю вам… говорю всем вам, что евреи… снова захватили власть. В Америке они интригуют против нас, из-за них нам заморозили кредиты… Но мы договорились с Японией. Японцы нам помогут. Есть ведь в конце концов определенные особенности характера. У народов… …сяком случае.
— Ты пьян, Карлхайнц. Ты… мне противен.
— Держи себя в руках, Жорж Старгорски. Равняйся на товарища Лондонера. Не выходи из себя. Черт, как они наяривают! Почти как наш шеф на своей гармони.
— Дамские трусики? Может, вместо них пионерские галстуки повязывать — как эта Хоних?! Галстуков вроде пока хватает.
— Карлхайнц, прежде я никогда не вмешивался, если ты позволял себе ляпнуть что-то подобное. Но теперь я хочу, чтобы ты извинился перед Филиппом и Юдит.
— Да ну, что это на тебя нашло? Или, Жорж, и тебе высказаться охота? Лучше держи свое поддувало закрытым. Ты человек конченый, то есть, я хочу сказать, почитай что мертвец.
— Может быть. Но это не так уж плохо — быть мертвецом. Человек ко всему привыкает. А вот если ты не извинишься, я сообщу о твоем поведении в комиссию партийного контроля.
— Ах… Хочешь меня очернить? Желаю успеха! От тамошних птичек ты еще и не такое услышишь! <…>
— Дамы и господа, рекомендую вашему вниманию нашу праздничную лотерею! Не беспокойтесь, каждый лот предусматривает какой-то приз! Туш для госпожи Нотар, прекрасно вам известной по телелотереям… Товарищ первый секретарь тянет первым: вот он разворачивает бумажку: лоб его разглаживается: он передает ее мне: я читаю: дружеская встреча с ветеранами труда из дома для престарелых имени Эльзы Фенске, обмен опытом за чашечкой кофе с печеньем!
— клик, —
рассказывал Старец Горы,
— клик,
74
Диалог Платона «Менон» начинается фразой: «Что ты скажешь мне, Сократ: можно ли научиться добродетели?» Перевод С. А. Ошерова.
75
Пауль Шаде в романе характеризуется так: «Писатель Пауль Шаде, всегда гордо носивший на груди свои ордена за участие в антифашистском Сопротивлении. <…> Писатель Пауль Шаде, автор революционной поэмы «Рычи, Россия», большие отрывки которой вошли в школьные хрестоматии всех братских социалистических стран, за исключением СССР. <…> Шаде занимал важный пост в Союзе творческих работников». А о предыдущем его конфликте с Юдит Шеволой сказано: «Но думала ли она о том, что Пауль Шаде в свое время сидел в концентрационном лагере, побывал в пыточных подвалах гестапо? Думала ли о той первой книге, где он описал свое детство в берлинском рабочем предместье и которая сделала егознаменитым, каковым он и оставался до тех пор, пока люди не перестали его читать, после «Рычи, Россия» и серии опубликованных им романов, изображавших Сталина как «отца народов», а немецкий народ — как «волчье отродье», состоящее из неисправимых фашистов (за исключением тех, кто эмигрировал в Советский Союз, и немногих коммунистов, работающих в подполье)?»