— Мы делаем ставку на авторов, а не на отдельные книги. И поступаем так не только в исключительных случаях. — Он вздергивает подбородок, округло взмахивает левой рукой. — Просто издать какую-то книгу, милочка? Неет. — Как он при этом покачал головой! Как произнес его, это «Неет»: не с нажимом, не с укоризненным повышением голоса, а опустив подбородок и задумчиво тряхнув волосами, как если бы говорил с невоспитанным домашним животным; ладонь же его упала и плоско распростерлась на столе — вылитая тюленья ласта, — прежде плавно разделив воздушные массы, как если бы, кроме этого мягкого «Неет», ему и сказать было нечего; плюс ко всему он выпятил губы. Будто желал попробовать на вкус произведенный эффект. И когда теперь он приподнимает левую бровь, это знак для госпожи Цептер, что пора подавать кофе, самому шефу — со взбитыми сливками, выдавленными из баллончика, который нужно с силой встряхнуть; и лишь после того как он, приподняв бровь еще выше, благодарно кивает секретарше, следует сакраментальная фраза: «Подойдите-ка сюда, милочка». Теперь он показывает гостье графики и картины на стенах, развешанные между книжными полками: портреты писателей в основном, все как один написанные уважаемыми членами Союза художников; мой шеф щелкает пальцами и указательным, на который надето кольцо с зеленым камнем, тычет в направлении первой картины: «Кто это?» — «X». Вторая картина: «А это?» — «У». Третья: «А это?» — «Z». — Он треплет Шеволу по щеке и говорит: «Вы ошибаетесь, это А». Потом шарит рукой на полке, достает зеркальце, сует его под нос ошеломленной поэтессе: «Ну а это кто?» — «Еще один?» — «Это автор-неумеха». Он пристально и выжидающе смотрит на нее, слегка прищурив глаза, языком нащупывая слева больной зуб; отводит зеркальце назад и секунду держит его неподвижно, словно герой ковбойского фильма, который сейчас спрячет еще дымящийся кольт в кобуру, потом осторожным и точным движением, как если бы это была драгоценность, кладет зеркальце обратно на полку.
— Если таково ваше мнение обо мне, зачем вообще вы меня пригласили?
— Ах, дорогуша, очень хорошо, что вы рассердились. Авторы, которые способны сердиться, как правило, не совсем безнадежны. — Он смотрит на свои ногти, потом переводит взгляд на меня. — Вашей рукописью займется господин Роде, с которым, надеюсь, вы уже познакомились. Он опытный редактор, тонко чувствующий поэзию. И еще одно… — Шифнер достает с полки какую-то книгу. — Вы злоупотребляете точкой с запятой. Это роман Густава Реглера{24}. Знаете, кто такой Густав Реглер? Нет? А должны были бы… Вы сейчас сядете и проштудируете четвертую главу — посмотрите, как использует точку с запятой Реглер. Этот знак ведь — указательный палец, сверкнувший зеленый камень… — есть, по сути, замена точки! Вспомните о том правиле, что позволяет ставить точку с запятой перед «но» и последующим главным предложением. Проштудируйте старые грамматики! И помните: немецкий язык сложный, в нем, как может показаться на первый взгляд, много всяких несуразностей — однако, присмотревшись внимательнее, вы обнаружите, что для каждой из них имеются разумныe основания. Через час будьте любезны заглянуть ко мне снова.
Она так и сделала. Шифнер между тем успел поболтать по телефону, полистать папку с графиками, нарочито громко порассуждать вслух о том, в каких трех случаях после двоеточия полное предложение пишется с маленькой буквы, а еще — полакомиться мороженым из редакционного холодильника и сбрызнуть виски одеколоном. Он берет у нее книгу и ставит обратно на полку. Потом бросает красноречивый взгляд на ее грудь, дарит ей несколько выпущенных нами книг общей стоимостью в тысячу марок и — отпускает с миром.
К Лейпцигской ярмарке начинали готовиться за несколько недель. Туда ведь не для того ездили, чтобы подержать в руках несколько любопытных книг, пролистать их от начала к концу и обратно; туда ездили, чтобы заглянуть через какое-нибудь окошко в Землю обетованную. «Окошки» имели формат в шестнадцатую долю листа, или в восьмую, или в четвертую, или in-folio, но чаще всего были размером 19 x 12 см, без твердого переплета, зато с тремя рыбами на первой странице, или с надписью «rororo» на разноцветных корешках, или обложка была белая, но с рисунками, сделанными пастельным мелком: как увидишь такую, — говорил, к примеру, Никлас, — считай, мы у цели; потому что рисунки те вели свое происхождение от некоего господина по имени Челестино Пьятти{25}, а книги с его росчерком были целью, к которой стремились многие. 19 х 12 см — карманный формат. Этот размер проверяли и перепроверяли с линейкой, после чего Барбара{26}, вооружившись ножницами, создавала внутренний мир специального ярмарочного пальто, ибо где имеются карманные книги, там не обойтись без карманов.
24
Густав Реглер (1898-1963) — немецкий писатель и журналист, в юности был коммунистом, позже вышел из партии; в 1940 г. эмигрировал в США, потом в Мексику. Автор книги «Посев. Роман из времен крестьянской войны в Германии» (1936), исторического романа «Аретино. Друг женщин, враг князей» (1955) и др.
25
Челестино Пьятти (1922-2007) — швейцарский художник, график, книжный дизайнер; с 1961 до середины 90-х гг. оформлял книги издательства «Deutscher Taschenbuch Verlag» (Немецкое издательство карманной книги).
26
Барбара — жена брата Мено, Ульриха Роде, единственного коммуниста в семье, директора предприятия, производящего пишущие машинки; сама она работала швеей в меховом ателье «Гармония».