После службы даже молчание словно бы отзывалось и пело в вышине. Успокоенный в душе, не боясь ничего после столь яркого подтверждения власти Господа, не слышащий уже плеска крови убитого ребенка, Маррон даже не пытался глянуть вверх. Повиновение есть не только долг, но добродетель; иногда же - и удовольствие. Позже, днем, у него наверняка будет возможность побывать здесь при свете. Но несмотря даже на низко надвинутый край капюшона и опущенные глаза, он все еще видел движение впереди, когда братья на возвышении встали и подняли руки с потухшими факелами. Фра Пиет наверняка сделал то же самое, но у Маррона даже не возникло желания смотреть, не возникло и вопроса, зачем это. Ответ еще придет.
И ответ пришел: два сияющих луча вырвались из знака над алтарем и коснулись по очереди каждого факела, загоревшегося мерцающим огнем. По этому сигналу встали все братья - отряд Маррона отстал от них на какое-то мгновение. Магистры Ордена снова прошли мимо в сопровождении факельщиков; шествие замыкали люди в белых рясах. Дойдя до двери, прецептор, должно быть, повернулся к залу. Маррон не видел его, но заметил, что оставшаяся на возвышении часть процессии остановилась. Потом прецептор произнес последнее благословение, огромный знак над алтарем померк, его свет потускнел и исчез, запечатлевшись под закрытыми веками. Маррон закрыл глаза, не желая отпускать образ, и открыл их, только когда Олдо дернул его за руку и разжал пальцы.
Зал уже наполовину опустел. Оставшиеся факелы все еще горели, храбро сражаясь с темнотой, образуя коридор бледного света, куда и повел свой отряд фра Пиет. Шедший следом подтолкнул Маррона; юноша поспешил за Олдо, влился в общий шаг и спокойно дошел до двери спальни. Там отряд снова расположился на сон до тех пор, пока Брат Шептун не поднял братьев на рассветную молитву.
В раскаленном добела небе высоко горел медный диск солнца, обжигая верхний двор замка, и Маррон обливался потом.
Он был не один: вместе с ним стоял весь его отряд во главе с фра Пиетом. Во дворе, кроме них, было еще человек пятьдесят, вместе с которыми отряд не меньше часа фехтовал на учебных мечах, круглых тупых деревяшках, которые могли оставить синяк, но зато не могли ни ранить, ни убить. "Кроме как в руке мастера, - вспомнил Маррон слова своего дяди, слышанные много лет назад. Впрочем, в руках мастера убивает даже перышко. Я сам это видел..."
Однако противники Маррона не были мастерами; им едва удалось оцарапать юношу. Но ведь у них не было такого дяди... Маррон не слишком обольщался насчет собственного мастерства, однако и не скромничал зря. Он знал, что дерется хорошо, потому что специально занимался с усердным учителем, но понимал, что мог бы сражаться и получше. Раньше он надеялся усовершенствовать свое умение в Чужеземье, сражаясь за Господа и упражняясь вместе со старыми рубаками. Но сейчас все надежды исчезли. К чему мастерство, если все, чем тут предстоит заниматься, - война со стариками, женщинами, безоружными мальчишками да младенцами?
Этим утром в Марроне застряла горечь, которую не смогли прогнать даже рассветная служба, состоявший из каши завтрак и угрюмая решимость на учениях. Спал он беспокойно и теперь чувствовал себя более обманутым, чем потрясенным, более убийцей, чем праведным воином. Сегодня трудно было все свалить на фанатизм фра Пиета, бросившего их в безумие убийства, - тяжесть содеянного перевешивала подобные оправдания.