При этих словах из груди Элизанды вырвался вздох. Джулианна мгновенно повернулась к подруге, но та снова замерла, обратив взгляд на менестреля. Ее глаза горели - яростью, как показалось Джулианне, хотя проклятая вуаль мешала рассмотреть яснее.
Менестрель заметил это и низко, неторопливо поклонился их столу.
- Она называется "La Chanson de Cireille", - повторил он, встретившись глазами с Элизандой, - а меня, ее автора, зовут Радель.
Его пальцы пробежали по струнам мандолины, извлекая из нее странные резкие аккорды, резанувшие ухо Джулианне. Менестрель запел:
Я вышел на край вожделенной земли,
Прошел по реке между горных вершин,
Прошел мимо замка, что мертв и покинут,
Ворот, что рассыпались, башен, что пали.
За замком был сад, в изобильи плодовом,
Плоды устилали собою всю землю,
И некому было поднять и собрать их.
Я юн был и глуп был, я был безрассуден,
Я яблоко взял и вкусил его сладость.
И пели вокруг меня дивные птицы,
И воды плескались в размеренном ритме,
Сквозь лес меня звал сей напев в сад укромный,
В высоких стенах, за закрытою дверью.
Сквозь щели ворот мне видны были розы,
И маки, и дева, что с песней рвала их
И голос ее был речным и был птичьим,
Слова же той песни горчили тоскою:
"О, куда ты ушел, на кого нас покинул?
Жесткосердный, нас бросил и предал, и сгинул.
Ты обманул нас, обеты и клятвы нарушив,
Имя твое, как проклятье, останется в душах".
Я звал эту деву - она не слыхала.
Я честью поклялся, что зла не замыслю,
Любимый покинул прекрасную деву,
Я жаждал любить ее, оберегая.
Пусть стены высоки - они одолимы,
Мне под ноги древо подставило ветви,
Я встал меж шипов ежевичных свирепых
И снова позвал, но не слышал ответа.
В саду не цвело ни единого мака,
Земля заросла только терном бесплодным.
Здесь не было девы, здесь только гнездилось
Одно одиночество вкупе со скорбью,
И тут я запел, как вернувшийся рыцарь:
"О, зачем ты ушла, отчего не дождалась?
Долг позвал меня прочь, и тропа затерялась.
Я оставил тебе свое имя, ты украла его, как вор.
Я оставил тебе любовь, ты ее обрекла на позор".
Джулианна ждала еще одного куплета, завершения, ответа на страшные обвинения песни, однако раздался только всхлипывающий звук струн, приглушенных ладонью музыканта. Менестрель склонил голову и умолк.
Джулианна снова посмотрела на Элизанду и увидела, что глаза подруги поблескивают. Она так и не поняла, что это - гнев или слезы.
Негромкое бормотание в толпе только подчеркивало тишину. На этот раз аплодисментов не было - да Радель и не ждал их. Через минуту он поднял голову - не слезу ли заметила Джулианна на его щеке, над темной бородой? - и вновь опустил руку на струны.
На этот раз он запел балладу, старую историю о двух братьях, которые любили друг друга, но честь заставила их биться между собой, пока оба не пали бездыханными. Про себя Джулианна порадовалась, что у Элизанды есть время прийти в себя. Но этот человек, Радель, был сущим дьяволом по части выбора песен - или же дьявол затаился тут в камине: Джулианна заметила, что д'Эскриве побледнел и застыл, остановив на менестреле взгляд глаз, казавшихся сейчас бездонными ямами. Стоявшему позади него Маррону тоже было неуютно, он то смотрел на хозяина, то отводил глаза. Джулианна с трудом могла вздохнуть; больше всего ей хотелось схватить Элизанду за руку, выскочить из зала и убежать подальше от этих непонятных тайн.