— И кто в это поверит?
— Каждый. — Хотспорн наклонился в седле, заглянул ей в глаза. — Потому что ведь такова истинная правда. Ты — невинная жертва, Фалька. Тебе еще нет шестнадцати, по законам империи ты — несовершеннолетняя. В Крысиной банде оказалась случайно. Не твоя вина, что ты пришлась по вкусу одной из бандиток, Мистле, противоестественная сексуальная ориентация которой ни для кого не секрет. Ты подпала под влияние Мистле, тебя использовали и принудили к…
— Ну, вот и выяснилось, — прервала Цири, сама удивляясь своему спокойствию. — Наконец-то выяснилось, что тебе надобно, Хотспорн. Видывала я уже таких типусов, как ты.
— Серьезно?
— Как у всякого петушка, гребешок у тебя вскочил при одной мысли обо мне и Мистле, — продолжала она спокойно. — Как у каждого глупого самца, в твоей дурной башке шевельнулась мыслишка попробовать вылечить заблудшую овцу от противной натуре болезни, обратить на путь истинный. А знаешь, что во всем этом самое отвратное и противное натуре? Именно такие мыслишки!
Хотспорн посматривал на нее молча, храня довольно загадочную усмешку на тонких губах.
— Мои мысли, дражайшая Фалька, — сказал он, немного помолчав, — может, и необычны, может, и не совсем хороши, и уж, что там говорить, совершенно очевидно далеки от невинности… Но, о Господи, они соответствуют натуре. Моей натуре. Ты оскорбляешь меня, полагая, будто моя тяга к тебе зиждется на некоем… извращенном любопытстве. Ха, ты оскорбляешь самое себя, не замечая или же не желая замечать, что твоя пленительная красота и редкостная прелесть в состоянии заставить броситься на колени любого мужчину. Что очарование твоего взгляда…
— Слушай, Хотспорн, — прервала она, — уж не вознамерился ли ты переспать со мной?
— Какой интеллект! — развел он руками. — У меня прямо-таки слов не хватает.
— Ну, так я тебе помогу их подыскать. — Она слегка подогнала коня, чтобы взглянуть на купца сбоку. — Потому что у меня-то слов достаточно. Я чувствую себя польщенной. В любом другом случае — кто знает? Если б это был кто-нибудь другой, о! Но ты, Хотспорн, ты вообще мне не нравишься. Ничего, ну совсем, понимаешь ли, ничто меня в тебе не привлекает. И даже, я бы сказала, наоборот — все меня от тебя отталкивает. Ты должен понять, что в такой ситуации половой акт был бы актом, противным натуре.
Хотспорн рассмеялся, тоже подогнав коня. Вороная кобыла заплясала на просеке, красиво поднимая изящную голову. Цири завертелась в седле, борясь со странным чувством, которое вдруг ожило в ней, ожило где-то глубоко, в самом низу живота, но быстро и отчаянно рвалось наружу, на раздражаемую одеждой кожу. «Я сказала ему правду, — подумала она. — Он мне не нравится, черт побери, а нравится мне его лошадь, его вороная кобыла. Не он, а лошадь… Что за кретинизм! Нет, нет и нет! Даже если б и не Мистле, было б смешно и глупо поддаться ему только потому, что меня возбуждает вид пляшущей на просеке вороной кобылы».
Хотспорн позволил ей подъехать, глядя ей в глаза и странно улыбаясь. Потом снова дернул поводья, заставил кобылу перебирать ногами, вертеться и делать балетные па вбок.
«Знает, — подумала Цири, — знает, пройда, что я чувствую. Чертовщина! Да я просто-напросто любопытная!»
— Сосновые иголки, — мягко бросил Хотспорн, подъезжая очень близко и протягивая руку, — запутались у тебя в волосах. Я выну, если позволишь. Добавлю, что жест исключительно результат моей галантности, а не извращенного желания.
Прикосновение — ее это совсем не удивило — было ей приятно. Она еще далеко не решила, но на всякий случай подсчитала дни от последней менструации. Этому ее научила Йеннифэр — считать заранее, а не на горячую голову, потому что потом, когда становится жарко, возникает странное нежелание заниматься расчетами и думать о возможных последствиях.
Хотспорн глядел ей в глаза и улыбался, будто точно знал, что подсчет вышел в его пользу. «Будь он еще не такой старый, — вздохнула украдкой Цири. — Но ведь ему, пожалуй, под тридцать».
— Турмалин. — Пальцы Хотспорна нежно коснулись ее уха и серьги. — Красивые, но всего лишь турмалины. С удовольствием подарил бы тебе и вдел изумруды. Они много зеленее, а значит, больше соответствуют твоей красоте и цвету глаз.
— Знай, — процедила она, нагло глядя на него, — что, если твоя возьмет, я потребую изумруды вперед. Потому как ты ведь не только лошадей трактуешь потребительски, Хотспорн. Утром, после упоительной ночи, ты решишь, что вспоминать мое имя — дело слишком претенциозное. Собачка Дружок, киска Мурка и девочка Марыська!
— Ну, гордыня! — неестественно рассмеялся он. — Ты можешь заморозить самое горячее желание, Снежная Королева.
— Я прошла хорошую школу.
Туман немного рассеялся, но по-прежнему было грустно и тоскливо. И сонно. Сонливость была грубо прервана криками и топотом. Из-за дубов, мимо которых они в этот момент проезжали, вырвались конники.
Цири и Хотспорн действовали так быстро и так слаженно, словно тренировались не одну неделю. Развернули лошадей, пошли с места в карьер, прижимаясь к гривам, подгоняя лошадей криком и ударами пяток. Над их головами зафурчали перья стрел, поднялся крик, звон, топот.
— В лес! — крикнул Хотспорн. — Сворачивай в лес! В чащобу!
Они помчались, не снижая скорости. Цири еще крепче прижалась к конской шее, чтобы хлещущие по плечам ветки не скинули ее с седла. Она увидела, как арбалетный бельт отстрелил щепу от ствола ольхи. Криком подогнала лошадь, в любой момент ожидая удара стрелы в спину. Ехавший первым Хотспорн вдруг странно охнул.
Они перескочили через глубокую рытвину, сломя голову съехали по обрыву в тернистую чащу. И тут вдруг Хотспорн сполз с седла и рухнул в клюкву. Вороная кобыла заржала, взвизгнула, мотнула хвостом и помчалась дальше. Цири, не раздумывая, соскочила, хлопнула свою лошадь по крупу. Та последовала за вороной. Цири помогла Хотспорну подняться, и оба нырнули в кустарник, в ольховник, перевернулись, скатились по склону и свалились в высокие папоротники на дне яра. Мох смягчил падение.
Сверху по обрыву били копыта погони — к счастью, идущей по высокому лесу за убегающими лошадьми. Их исчезновение в папоротниках, казалось, не заметили.
— Кто такие? — прошипела Цири, выкарабкиваясь из-под Хотспорна и вытряхивая из волос помятые сыроежки. — Люди префекта? Варнхагены?
— Обычные бандиты… — Хотспорн выплюнул листок. — Грабители…
— Предложи им амнистию, — скрипнула песком на зубах Цири. — Пообещай им…
— Помолчи. Еще услышат, чего доброго.
— Эге-гей! Ого-го! Зде-е-еся! — долетало сверху. — Слева заходи! Сле-е-ева!
— Хотспорн?
— Что?
— У тебя кровь на спине.
— Знаю, — ответил он холодно, вытягивая из-за пазухи сверток полотна и поворачиваясь к ней боком. — Затолкай мне под рубашку. На высоте левой лопатки…
— Куда ты получил? Не вижу стрелы…
— Это был арбалет… Железный бельт… скорее всего обрубленный подковный гвоздь. Оставь, не трогай. Это рядом с позвоночником…
— Дьявольщина! Что же делать?
— Вести себя тихо. Они возвращаются.
Застучали копыта, кто-то пронзительно свистнул. Кто-то верещал, призывал, приказывал кому-то возвращаться. Цири прислушалась.
— Уезжают, — проворчала она. — Отказались от погони. И коней не поймали.
— Это хорошо.
— Мы их тоже не поймаем. Идти сможешь?
— Не придется, — усмехнулся он, показывая ей застегнутый на запястье довольно пошло выглядевший браслет. — Я купил эту безделушку вместе с лошадью. Она магическая. Кобыла носила ее со стригункового возраста. Если потереть, вот таким макаром, — все равно что ее позвать. Она словно слышит мой голос. Прибежит. Не сразу, но прибежит наверняка. А если немного повезет, то и твоя пегашка прибежит вместе с ней.
— А если немного не повезет? Уедешь один?
— Фалька, — сказал он посерьезнев. — Я не уеду один, я рассчитываю на твою помощь. Меня придется поддерживать в седле. Пальцы ног у меня уже немеют. Я могу потерять сознание. Послушай: овраг приведет тебя к пойме ручья. Поедешь вверх по течению, на север. Отвезешь меня в местность под названием Тегамо. Там найдешь человека, который сумеет вытащить железку из спины, не убив при этом и не парализовав.