Около стены находился складной столик, прикрепленный, по обычаю, к полу, и висела чугунная этажерка с биноклями и с целым ассортиментом разных инструментов и принадлежностей, необходимых для ламповщика. Я должен прибавить, что от всего этого страшно несло керосином, и что мне, окончательно, не хватило рому.
Узкий, стеклянный коридор, стянутый прочными стальными прутьями, вел к клетке с лампами, которая находилась в центре каменного полушария.
Фонарь мог вращаться перед неподвижным щитом, приводимый в движение мощным механизмом. Его можно было обойти кругом, когда позволял ветер. На зубчатом балконе ветер безумствовал и на каждом шагу грозил сбросить вниз.
Была осень, и погода портилась.
Несмотря на наблюдения старого Матурена с мокрыми пальцами, ветер дул изрядный. Если это еще и было „ясно”, то, очевидно, уже склонялось к „переменно”.
Точно кто-то танцевал сарабанду.
Не особенно было-бы удобно явиться к нам завтра, чтобы привезти несколько банок варенья. Вполне заслуживает одобрения распоряжение морского начальства: всегда иметь припасов на пять месяцев.
У меня явилась дурацкая мысль поднять одно из стекол, и я немедленно получил несколько дюжин соленых пощечин! Понадобилась вся моя сила, чтобы захлопнуть оконце.
Кажется, в одну из ночей, ураган сорвал всю клетку с лампами.
Фонарь с неподвижными огнями был снабжен тремя этажами горелок, и каждый сектор соединял в себе все огни рождественской иллюминации. Впоследствии, инженеры должны были осветить его электричеством, но пока в нем горело минеральное масло, как во всех порядочных кухонных лампах. Фонарь имел три ряда рефлекторов, и лучи лились тремя полосами света, переходя из желтовато-розового в ярко желтый цвет серы, чтобы упасть на далекие волны совершенно рассеянным почти белым, белизны савана.
По правде сказать, начиналось это недурно, а кончалось совсем плохо.
Последние изобретения позволяют лучам сохранять их цвет вплоть до соприкосновения с водой, что спасает от обманов зрения. Приходится предположить, что Ар-Мен не был особенно богат. Разные изобретения — кушанье всегда очень дорогое.
Тройная броня из хрусталя и стали, защищающая лампы от ветра, не всегда может их спасти от самой страшной опасности, какая только существует: от птицы-камня. Эта птица величиной с кулак, несется как ядро, прямо на свет, пробивает все стекла и падает мертвой на фитиль, который тухнет или обугливается. Все морские птицы: чайки, буревестники, перелетные журавли, зимние утки и другие летают тучами над огненной клеткой, оставляют на ней свои перья и нередко гибнут, особенно в период бурь, но ни одна из них не имеет такой смелости и не мчится с яростью смерча.
Настоящее имя этого вида известно, конечно, господам ученым, а мы ее просто зовем — птица-камень. Ее мечет праща Господа Бога, и сама величиной с кулак, она нередко служит причиной гибели целого корабля.
Я посмотрел на балкон, на зубцы кругового коридора, прислушался на мгновение к рыданиям арфы, струнами которой были веревки, притягивающие и сдерживающие лебедку со всеми ее приспособлениями. Все было, как следует! Наши лампы горели спокойно и ярко, резервуары их были полны. Без всякого сомнения я мог завалиться спать! Старик проснется когда надо: двадцатилетняя привычка заставляет исполнять свои обязанности даже против воли.
Я улегся совершенно одетый (усталость взяла свое!), заботливо притворив дверь, ведущую к фонарю. Несмотря на это было светло, как днем. Лучи вместе со страшным жаром проникали через трещины двери. Это были ниточки света, которые танцевали, переплетались, носились, щекотя мне щеки точно мушиными крылышками. Это так меня раздражало, что я повернулся лицом к стене. Там я увидел фотографию моей бывшей возлюбленной, моей малютки чернокожей и, улыбаясь ей, начал понемногу засыпать... Что это, сплю-ли я уже, как следует, или грежу, проснувшись?
Я слышу женское пение!..
Сначала оно было тихое, тихое... Из глубины башни неслись слабые звуки, точно какая-то девушка поднималась по лестнице, мурлыча мотив неизвестного вальса. Затем песня стала громче, можно было различить слова... Голос приближался, больной и безнадежно грустный, голос от которого переворачивалось сердце. Мне было очень тяжело его слышать.