— А теперь домой. И остынь. — И с широкой улыбкой в ее сторону: — Они сегодня просто с ума посходили.
— Сволочь! — вопил мальчишка и молотил бородатого кулаками по спине. — Сволочь поганая! Идиот!
Молодой человек засмеялся и пошел к дому, а мальчишка дрыгался у него на плече, и со стороны даже могло показаться, что они просто играют.
Конфликт, думала она. Конфликт. Трудные дети. Взгляд ее скользнул дальше по площадке. Может, слишком много их собрано в одном месте — трудных детей.
Странно, но Джимми и ухом не повел, будто ничего не произошло, и продолжал чертить палкой по земле. Но вот он откинул палку и встал.
— Ладно уж, пойдем посмотрим дом, — сказал он.
Она расхваливала четыре стойки, криво врытых в землю на разном расстоянии друг от друга, и единственную начатую стену с косо прибитыми досками. Дом будет прекрасный, сразу видно.
— А когда ты еще и окна сделаешь и крышу, он станет совсем как настоящий.
Он снисходительно посмотрел на нее, никакой это не дом, это будет крепость, и в ней будут не окна, а бойницы.
— Бойницы? — переспросила она.
— Ага, бойницы, — с удовлетворением подтвердил он. — Здесь можно будет спрятаться и расстреливать всех этих гадов.
Больше ей не случалось попадать так неудачно, и она постаралась выбросить из головы неприятное воспоминание. Интернаты были прекрасны. Светлые, теплые, гостеприимные; огромные просторные комнаты и площадки для игр под высоко раскинувшимся небом — не то что пыльный асфальтовый прямоугольник, на который выходило кухонное окно их квартиры. Просто курорт. В таком месте жить бы да жить.
А Джимми убегал оттуда. Как собачонка, которая, обнюхивая землю, ищет дорогу домой, как бы далеко от дома ее ни занесло, ни на минуту не задумываясь, зачем она рвется домой и от чего отказывается.
Она едва не споткнулась о него однажды в пятницу, спеша домой с сеткой, полной покупок, в одной руке и ключами в другой, задержавшись из-за автобуса, который ходит так нерегулярно, и длиннющей очереди в мясной лавке, думая только о том, как бы скорее сбросить пальто и взяться за готовку: так уж повелось, что по пятницам приходили приятели мужа, они пили пиво и играли в карты, и муж требовал, чтобы им не только было чем подкрепиться, но и чтобы к их приходу она прибралась и в комнате, и на кухне.
На лестнице было полутемно, лампочка, как это частенько случалось, перегорела, и она чуть не налетела на него, он спал, забившись в угол между дверью и стеной.
— Джимми! — воскликнула она, беспокойно топчась перед дверью. — Боже мой, Джимми, неужели ты сбежал?..
Робкая, неуверенная улыбка, которую он попытался изобразить, поднимаясь на ноги, тут же растаяла на дрожащих губах.
— Я не хочу больше там жить, — прошептал он, уставившись в пол. — Не хочу, и все.
— Боже мой, Джимми, — повторяла она и никак не могла отпереть дверь в свою собственную квартиру, тыча ключом куда-то мимо и едва не сломав его, когда наконец удалось попасть в замок, а ключ ни за что не хотел поворачиваться. Но вот в конце концов они очутились в безопасности по ту сторону запертой двери.
— Боже мой, Джимми, что же теперь будет?
— Мне наплевать, — сказал он, но тон его явно противоречил его заявлению. Он стоял в передней, сильно выросший с тех пор, как в последний раз был дома и они купили ему блейзер — теперь он был короток ему в рукавах. Кстати, один карман у него наполовину оторван, надо будет пришить. Она стояла и думала о том, что надо пришить карман. И еще, что пора бы ему постричься, и как это она раньше не замечала, что волосы у него стали гуще, жестче, а ведь были такие тонкие и нежные, когда он был совсем маленьким.
— Только бы он не рассердился на тебя, — сказала она, вспомнив о муже, а мальчик повторил, что ему наплевать, и смигнул слезы.
Она поставила сетку с продуктами, сняла пальто и повесила на вешалку. Когда он приезжал домой на субботу и воскресенье с разрешения администрации, все было по-другому. Тогда она всячески баловала его, разрешала ему подольше посидеть вечером и попозже встать, и только в воскресенье к концу дня возникало напряжение и отчужденность, она не спускала глаз с часов, боясь опоздать на вокзал, где надо передать Джимми мужчине или женщине, которые уже ждут с еще тремя-четырьмя отпускниками, выискивая взглядом задержавшихся.
— Шел бы ты в комнату, — предложила она неуверенно. — Не стоять же тебе здесь…
«Словно чужому», чуть не добавила она, и ей казалось, что это был действительно маленький чужак, он вошел следом за ней в комнату и остановился, будто осваиваясь, потом прошел и сел в кресло, крепко вцепившись обеими руками в подлокотники.
Она хотела сказать, что ему не следовало убегать без спросу, хотела объяснить ему, какой непростительный поступок он совершил, и это надо было сделать, пока муж не вернулся с работы и не высказался на этот счет более грубыми словами, но вместо того она услышала свой вопрос, не голоден ли он. Мальчик робко поглядел на нее из глубины кресла, и ей припомнилось, как, бывало, она все заранее готовила к его приезду и, когда отправлялась за ним на вокзал, стол был накрыт точно в праздник.
— Лучше я подожду, когда вы будете обедать, — пробормотал он.
— У меня же есть яблоки, — спохватилась она, торопливо выдернула из сетки, полной пакетов и свертков, коричневый пакет и выбрала самое большое. — Не первый сорт, но есть можно.
— Спасибо, — сказал он, откусил, прожевал и вежливо заметил — Очень вкусное яблоко.
— Ешь, ешь, — сказала она, решительно не представляя, как ей быть с этим маленьким вежливым чужаком, которому вовсе не положено было сидеть у нее в комнате и жевать яблоко.
Но когда она пошла в кухню и взялась за картошку, она решила, что, раз уж он здесь, пусть побудет дома до воскресенья. И пусть муж говорит что хочет, не вышвырнет же он мальчика вон. Заслышав на лестнице его шаги, она поспешила в переднюю, инстинктивно загородив собой дверь в комнату.
— Там Джимми, — заявила она, готовая защищать свое дитя. — Я только хотела тебя предупредить.
Муж посмотрел на нее, потом через ее плечо, нахлобучил свою старую, замасленную кепку на крюк поверх Джимминого блейзера, вошел в комнату и посмотрел на мальчика, который от страха еще глубже вжался в кресло.
— Та-ак, ты, значит, дома, — сказал он. — Ну-ну.
Ее будто теплой волной окатило, господи, как же добр муж к ним обоим: он ведь не рассердился и вовсе не собирается кричать. А может, у него просто хорошее настроение оттого, что впереди два дня отдыха и сейчас придут приятели. Она поспешила в кухню, принесла пива и постояла минутку, глядя то на одного, то на другого, потом снова бросилась в кухню готовить обед и, лепя фрикадельки — чуть меньше размером, чтобы хватило на троих, — прислушивалась к разговору в комнате.
Муж сказал примерно то же, что сказала она, вернее, хотела сказать. Что мальчишке, черт возьми, не следовало смываться таким образом, что надо же соображать, раз его туда направили, значит, так нужно, но, похоже, внушая ему это, он потрепал и погладил мальчика и вдруг сам себя прервал неожиданным вопросом:
— А как же ты сумел удрать?
Мальчик, казалось, немного помедлил, прежде чем ответить.
— Просто ушел, и все.
— Как это «ушел»? — интересовался муж.
— Они затеяли ориентирование на местности, и все так суетились, а я не хотел заниматься этой мурой. — Его голос вдруг сорвался на крик. — Терпеть не могу всю эту муру! Поэтому я взял и убежал.
— Вот оно что. Ну а добирался как? — выпытывал муж. — Не мог же ты всю дорогу топать пешком, уж это-то ясно.
И опять ей показалось, что мальчик ответил не сразу. Как будто ему не хотелось выдавать свои тайны.
— Там, в поселке, есть автобус, сначала на нем, потом поездом.
— Вот это да, — сказал муж. — Может, еще и пересадку пришлось делать, а?
— Ну да, пришлось пересесть с поезда на поезд. Иначе как бы я оказался дома?