Тихонько покачиваясь, она впадает в забытье, но мгновение спустя уже на ногах, глаза за очками блестят, и снова она недоумок среди других недоумков.
За круглой откидной доской стоящего в столовой бюро прячется Бабушкин кукольный театр. Это работа ее отца. Он был трубач в Королевском Театре в Копенгагене, и его миниатюрный, изящно раскрашенный и позолоченный макет «как две капли воды похож на Королевский Театр». А расставленные по сцене разноцветные картонные фигурки — это всё известные актеры и актрисы, которых Бабушка в детстве и в юности не раз видела и о которых она может рассказывать без конца: Фру Хайберг, Фистер, Анна Левинсен, Хероль — и как уж их там всех звали.
Кукольный театр — это сокровище, до которого никому не разрешается дотрагиваться, но можно сколько угодно рассматривать его и слушать Бабушкины рассказы о том, кого изображают фигурки на сцене и что они делают. Если это опера, Бабушка играет на фортепьяно и надтреснутым, но прочувствованным голосом исполняет арии и речитативы.
Бабушка сама мечтала стать певицей, однако судьба распорядилась иначе.
Но одна из фигурок на сцене кукольного театра (эту тайну Мама открыла тебе позднее, когда Бабушки давно уж не было в живых) изображает самое Бабушку! И порою, когда Бабушка остается вечером одна в комнате, она принимается переставлять фигурки и, воображая себя оперной певицей, поет арию Керубино из «Свадьбы Фигаро».
А порою Бабушка сидит в кресле-качалке, уйдя в свои мысли, такая притихшая и отрешенная, что сама начинает походить на картонную фигурку. В такую минуту лучше ее не тревожить, пусть себе дремлет и грезит.
— А о чем Бабушка грезит?
— О Королевском Копенгагене, о Королевском Дворце и Королевском Парке. О Королевской Площади и Королевском Театре…
И вот Тете Нанне исполняется восемнадцать лет.
Тот день по вполне определенной причине так глубоко врезался тебе в память, что ты даже дату запомнил: 7 апреля 1907 года. Ведь именно тогда ты впервые оказался в одной компании с Меррит.
День рождения Тети Нанны совпадал с днем рождения ее сестры Кайн, которая была ровно на два года старше. Двойной семейный праздник, который справляли в бабушкином доме, всегда бывал особенно веселым и торжественным, приглашали, как правило, много гостей, пели, танцевали, иногда разыгрывали детский спектакль.
Это Бабушке пришла тогда в голову мысль позвать маленькую Меррит, чтобы она спела для гостей. Бабушка давала уроки игры на фортепьяно, и одиннадцатилетняя Меррит, младшая дочь штурмана Свенссона, которая тоже стала бабушкиной ученицей, совершенно очаровала ее прекрасным музыкальным слухом и в особенности звонким певческим голосом.
И Девчонка-Глазелка из церкви оказывается вдруг совсем рядом — вот она стоит у рояля и поет, голосок у нее как мелкий белый песочек, струящийся между пальцами (так тебе представлялось), одета она в голубое платье, в распущенных каштановых волосах — синие ленты, и нет в ней ни тени смущения, хотя взоры всех присутствующих устремлены на нее.
Вещи, которые она тогда пела, тоже сохранились у тебя в памяти, и ты без труда можешь восстановить их названия: вначале старинный романс из времен бабушкиной молодости «Как покойно в лесу», затем «Колыбельная Аладдина» Хайсе и в заключение ария Керубино из «Свадьбы Фигаро» (правда, только ее начало). Это был коронный номер, и его пришлось повторить на бис. Все восторженно хлопали в ладоши, у Бабушки глаза сияли от радости, а Дядя Ханс поднял маленькую певицу на руки, отнес ее в столовую, где уже стояли на столе два высоких круглых миндальных торта, каждый с фигуркой танцовщицы на верхушке, и усадил на почетное место — между двумя виновницами торжества…
— А эта малявка — порядочная задавака! — сказала про нее Тетя Нанна, когда мы вернулись домой.
Ясный морозный вечер в канун нового, 1974 года, и я (Амальд Престарелый, Отживший Свой Век Воспоминатель) только что возвратился с одинокой экскурсии под усеянным звездами небосводом.
Я брал с собой корабельную подзорную трубу Отца, а цель моей экспедиции во Вселенную состояла в том, чтобы выследить комету, о которой последнее время так много говорят и пишут.
Комету поймать, увы, не удалось. Но взору предстало столько всего другого, поражающего воображение и радующего сердце. Все эти сияющие очеса ночи, которые ты узнал и полюбил еще в младые годы, — они и ныне дарят тебя своею близостью, с ними тебе в мире уютно, как дома! Семь верных негасимых фонарей Большой Медведицы, проглядывающие сквозь буйные пенные вихри северного сияния! Да, Большая Медведица все так же реет в вышине, непреходящая в веках, и ее грандиозный космический полет имеет лишь одно назначенье: приветствовать тебя и веселить тебе душу, придавая бренному земному мигу твоего бытия ореол вечности!..
Вот так сидишь и раздумываешь, в радостном нетерпении оттачивая карандаш над листком блокнота и стряхивая сор в заполненную пеплом пепельницу.
В радостном нетерпении — о да, и на то есть причины: ведь мы приближаемся в нашем повествовании к невообразимо, несказанно счастливой поре…
Ах, как такое описать?
Что ж, начнем хотя бы с того, что на дворе лето, самый разгар головокружительного лета, и нас со всех сторон обдают его дивные запахи и звуки.
Запах травы, и мха, и всех полевых цветов, запах хлеба, молока и торфяного дыма, скотного двора и сена, и вечерний запах высохшего белья, разложенного для отбеливания на лугу.
Звук переливчатого свиста кроншнепа в полдневный час и гортанной свирели вальдшнепа в сумраке ночи — и дребезжащие тоны старого бабушкиного фортепьяно!
И сквозь это все — всплески неистовой влюбленности, младенческий, только пробуждающийся, еще робкий и задавленный Эрос. Но какой безудержный, какой необузданный!
Ибо то головокружительное лето прошло всецело под знаком Меррит!
Отец с матерью отправляются на «Кристине» в Шотландию и Тетю Нанну тоже берут с собой.
Решено, что ты и Младший Братишка переберетесь на это время к Бабушке и девочка по имени Ютта будет приходить смотреть за Братишкой, Бабушке самой некогда, она привязана к своему фортепьяно и ученикам, а две твои тети, мамины сестры Кайя и Мона, не могут оставить работу в торговом заведении Рёмера…
Ютта жила неподалеку от Бабушки, в низком и длинном, дочерна просмоленном доме, средь зеленых холмов, где колыхались на ветру обильные травы и кивали головками цветы, в самом сердце этого головокружительного лета. При доме были сенной сарай и хлев со стойлами коров Звездочки и Пеструхи и коня Юпитера.
Луговые угодья Юттиного отца тянулись вверх от садовой изгороди дома «Память об Андреасе» до большой наружной каменной городьбы, за которой начинались предгорные вересковые пустоши. На этой зеленой каменистой полоске земли были свои холмы и низины, громоздились большие скальные глыбы с верхушками, поросшими вереском и черникой, здесь протекал и бурливый ручей, на берегу которого можно было лежать в траве и смотреть в медленно плывущее над головою облачное небо, забывая обо всем на свете, растворяясь в лазурных безднах и в веселом журчанье бегущей с гор воды.
Через ручей в одном месте был перекинут мосток, которым служила просто узкая доска. По ней нужно было суметь пройти, сохраняя равновесие. «Жизнь или смерть!» — кричали мы тому, кто, раскинув руки в стороны, переходил ручей, и поэтому за неказистым мостком закрепилось название Мост Жизни.
Этот Мост Жизни я до сих пор вижу иногда во сне, да что во сне, я и бодрствуя могу при воспоминании о нем совершенно отрешиться от действительности и вновь ощутить то щекотание внутри, какое я испытывал, когда, находясь «между жизнью и смертью», балансируя, шел по узкому мостку, который вел не куда-нибудь, а всего лишь на другой берег ручья, мостку, в котором и проку-то вроде не было, ведь можно было легко, не замочив даже ног, перепрыгнуть через небольшой каменистый поток или, уж во всяком случае, перейти его вброд.