Луна освещала крутую гору, и по крутосклону блестели камни и камушки, омытые росой. А наверху белела башня из дикого камня-плитняка с невысокой, круглой, как татарский шлем, железной крышей и железным флажком на шишаке.
Башня глядела на мир оком-окном без стёкол и рам, и око это было чёрным и задумчивым. Башня всматривалась в южные пределы, откуда тысячу лет назад прибыли её строители — трудолюбивые булгары, праотцы нынешних татар. Покрытые среднеазиатским и прикаспийским загаром, они приехали на конях-степняках и степенных верблюдах не по своей воле: их потеснили орды завоевателей. От крепости над камской кручей за тысячелетие уцелела одна эта башня. Сейчас поверх тумана она старалась увидеть в ночи жаркую прародину своих создателей, и Гале стало не по себе от её провального взгляда.
«Люди рождаются и умирают, а я остаюсь на этой древней земле, — без слов говорила башня. — По недоброй памяти меня прозвали Чёртово городище. Но не черти меня городили, а люди. Отчего ты на меня так смотришь, девочка?»
И Гале показалось, что башня подмигнула ей бесслёзной глазницей. Девочка зажала рот рукой, чтобы не закричать от страха и криком не разбудить детей. Она перестала смотреть вверх и подбросила в костёр сушняку. Мало-помалу костёр затрещал и разгорелся. При его свете Галя увидела, что изо рта у неё идёт пар. Холодно! Как тут без костра?
Открылись седые, в росе — зерни, тальники, а за ними теплилась река, как тихая заря, и слабо дышала.
В тальниках защёлкал соловей и умолк, как только по всему побережью заквакали и заурчали лягушки.
Из-под стёганки вылез Василий, поёжился, потрогал дёсны, не выросли ли передние зубы за ночь, пожаловался на лягушек:
— Весь сон перебили! — И спросил товарища: — Спать будешь до морковкиного заговенья?
Галим не отозвался: сморило парня. Опять пожаловался Василий:
— Комары жужжат. Кусать не кусают, а жужжат. Зачем это им? Ох, и вредные.
— Что это за ночёвка без комаров? — сказала Галя.
Василий подумал и неуверенно поддакнул:
— С ними чай кислей.
Потянул ветер с низовий, погнал в верховья туман вместе с комарами и принёс перепуганное блеяние овец. Словно волк забрался на баржу и хозяйничает там, сколько душа пожелает.
Галя спрятала в карман ломоть хлеба, выхватила из костра горящую талину и побежала к барже. Ветер сдувал с головни искры, сыпал ими вокруг и раздувал пламя в руке девочки.
А рядом с девочкой, по обе стороны, бежали ребята.
Глава пятая. Патриархат или матриархат?
В тумане серой громадой возвышалась баржа, и вся она гремела от рёва и топота овец.
Галя швырнула головешку в грязь. Огонь зашипел и погас. Обеими руками девочка взялась за пеньковый трос, попыталась подтянуться, но в руках не было сил и мешали отчаянные толчки сердца.
— Постойте-ка! — ласково сказал Галим.
Руками и ногами татарчонок оплёл трос, быстро поднялся на баржу и как в воду канул.
Василий забеспокоился:
— Ладно ли с ним?
Отдуваясь, вскарабкался по тросу на баржу и тоже как в воду канул.
Овцы ревели ещё сильнее, и что там происходит, было непонятно.
— Мальчики! — закричала Галя.
И забарабанила кулаками в гулкое железо, словно просила впустить её в дверь.
А двери не было.
Сверху спросил голос Галима:
— Кто стучит?
— Я. Что там?
— Полезайте — всё покажем.
Галя взялась за канат и пожаловалась:
— Не могу: у меня нынче руки несильные.
— Это она нарочно! — сказал с ликованием в голосе Василий.
— Нарочно, конечно! — вторил Галим. — Что мы, не понимаем, что ли?
Он ещё что-то говорил, но овечий рёв заглушал его слова.
Неверие мальчишек в её слабость и жалость к животным придали девочке силы. Она без натуги поднялась на баржу.
Мальчики запрыгали от радости.
— Вы нас проверяли, — ликовал Василий, — испугаемся мы или не испугаемся?!
— Так или не так? — спрашивал Галим.
Галя сказала:
— Погодите.
Из железного провалища валил пар, и всё стадо кружилось вдоль бортов — искало выхода на волю.
— Пить хотят. Есть хотят, — качал головой татарчонок. — Мой дедушка говорит: «Человек — сильный. Овечка — слабая». Если на волю не выпустить, падут овечки.
На корме лежали широкие тесовые сходни. Сгибаясь от тяжести, дети опустили одну сходню на берег, а другую — на дно баржи. Овцы остановились и перестали реветь.