Башня над Камой [1982] [худ. И. Урманче]

— Сам-то ты не гадаешь? — спрашивает Тимур. — Не загадываешь наперёд?

— Загад не бывает богат. Я на гуслях играю.

Принесли гусли: основа сосновая, колки дубовые, струны звончатые. Ущипнул Стафей струны, и они громом грянули.

Повёл Стафей старину:

У честной вдовы да у Ненилы,
А у ней было чадо Вавила.
А поехал Вавило на ниву,
Он ведь нивушку свою орати,
Ещё белую пшеницу засевати,
Родну матушку свою хочет кормити.
А ко той вдове да ко Нениле
Пришли люди к ней веселые,
Весёлые люди, не простые,
Не простые люди — скоморохи.
— Мы пойдём к Вавилушке на ниву,
Он не идёт ли с нами скоморошить?

Поёт-играет Стафей, а Герасим ему подпевает.

Слушают хан и его свита и ни словом не собьют песню, до того она хороша. Отец и сын поют-рассказывают, как скоморохи обучили Вавилу петь и играть во гудочек, как Вавила, прежде чем идти скоморошить, с пахоты зашёл к матери своей Нениле — попросить у неё благословения.

…Ещё тут честна вдова да тут Ненила,
Ещё стала тут да их кормити.
Понесла она хлебы-то ржаные —
А и стали хлебы-то пшеничны;
Понесла она курочку варёну —
Ещё курица да ведь взлетела,
На печной столб села да запела.
Ещё та вдова да тут Ненила
Ещё видит: люди не простые,
Не простые люди-то, святые.
Отпустила тут Вавилу скоморошить.

Остановился Стафей подтянуть струну, а Тимур не даёт:

— Чего встал посреди дороги? Дальше! Дальше играй.

Стафей всё же поправил струну, погладил Герасима по голове и говорит:

— Ты, сынок, отдохни. Дальше-то я один поведу:

А идут да скоморохи по дороге,
На гумне мужик горох молотит.
— Тебе бог помочь да те, крестьянин,
На бело горох да молотити!
— Вам спасибо, люди веселые,
Веселые люди, скоморохи!
Вы куда пошли да по дороге?
— Мы пошли на инищее царство
Переигрывать царя Собаку,
Ещё сына его да Перегуду,
Ещё зятя его да Пересвета,
Ещё дочь его да Перекрасу!..

Взвился голос гусляра, и так он ударил по струнам, что захрапели кони в конюшнях, чуя беду.

Тимур, темнея лицом, сказал:

— Дальше не старайся, мужичок! Знаю, чем твоя песня кончится. Не допеть тебе её до конца. Зря ты поверил кукушке, скоморох.

И махнул рукой.

Стража увела отца и сына на казнь. А Тимур долго разглядывал гусли, ногтем стучал по дереву, хотел сам сыграть, да не вышло. Рассердился хромец, бросил гусли в огонь, и они загорелись. Струны срывались с колков и звенели: плакали.

Пошёл Тимур поклониться могилам учеников пророка Магомета, что недалеко от крепости. Расстилал коврик, опускался на него и кланялся белым камням, под которыми лежали единоверцы. Просил хан благословения на новые походы:

— Москву не взял — столицу неверных. Один раз не взял, другой раз возьму. Аллах даст мне силы.

Молчали камни. Осыпались хлеба русских и булгарских селений. А хан лежал на коврике, и стража, боясь подойти к нему, не знала, жив он или мёртв.

Но поднимался Тимур, нетвёрдыми руками, никому не доверяя, сам сворачивал коврик и при месяце выходил на раздорожье, где стояла новая статуя из мягкого камня с головой на плечах и чашей на животе.

Недалеко от неё увидел он на дороге скоморохов — отца и ребёнка. Они держали свои отрубленные головы в руках и укоряли его:

— Почто с мечом пришёл к нам на Русь? Почто казнил нас? Почто песню не дослушал, а гусли сжёг? Почто?

Закрывал лицо руками Тимур, и не могла, да и не смела отгадать стража, какой червь точит его сердце и почему жить хану осталось мало.

Утром седлали коней его всадники, навсегда покидая Русь. Птицы метались по небу, не зная, куда деваться от топота копыт; Кама покрывалась рябью; мелкие реки выплёскивались до дна; трава обращалась в прах, а камни в пыль.

…Бабушка Матрёна рассказывала мне:

«Ой, голубок, что было-оо! Как вспомню — вся в поту, вся в гусиной коже. Шла я в полночь мимо Чёртова городища. Навстречу военный. Весь — от сапожечек до фуражечки — в орденах. От грудей-то всё блестит. От плечей-то всё блестит. От поясу-то всё блестит. И качается. И качается! Я говорю:

— Здравствуй-ко! Ты, никак, генерал?

Он говорит:

— Обозналась, баушка Матрёна.

Тут я его и признала: