Зато здесь, у свежей воды, любили держаться рыбы, и, плавая туда-сюда, они принимали Галю за свою сестру — за большую рыбу — и не боялись её. Благо, у живунов была едва ли не самая глубокая на Каме зимовальная яма — котловина, что дала название деревне: Котловка. В яме с незапамятных времён держались рыбы, и тут им было привольно. Рыбы и живуны задевали Галю за бока, щекотали, и она, смеясь, выныривала и сквозь спутанные волосы, как сквозь водоросли, что-то кричала заспанному солнцу.
И опять уходила на дно. Она чувствовала себя родной рыбам, живунам, всей Каме и, вынырнув за воздухом, опять кричала солнцу что-то хорошее. Девочка всё собиралась, да не могла выйти на берег. Теперь она знала, что не простудится никогда, потому что купается каждое утро без пропусков, и, если отец разрешит, она будет купаться до ледостава. Только тогда она не побежит босиком к Каме, а пойдёт к ней в полушубке и валенках.
Купаться, да не перекупаться!
Галя вышла на берег, выжала волосы и бегом, на этот раз не чувствуя ни холода, ни колотья камушков, примчалась домой.
Одеяла на крыльце не было. В избе роились голоса.
Кто это?
Она осторожно прошла в прихожую и услышала голос женщины:
— Парик продала.
Девочка хотела отступить в сени, но отец увидел её и позвал:
— Галя, иди-ка сюда.
— Зачем?
— Гости у нас.
Отец взял её за руку и, упирающуюся, вывел на середину горницы.
— Вот познакомьтесь, Екатерина Васильевна, — сказал отец. — Дочь моя — Галя.
Галя исподлобья взглянула на гостью. Это была мать Игорька, молочница из Новгорода, что во дворе литейного цеха угощала её молоком. С тех пор как они не виделись, молочница выкрасила волосы, и теперь они золотой короной лежали у неё на голове. А в ушах висели те же самые бирюзовые серьги.
«Екатерина III, — мысленно окрестила её девочка. — Приехала к отцу свататься. Отнимать его у меня. А так всё было хорошо!»
— Знакомьтесь, — повторил отец. — Не стесняйтесь. Тут все свои.
И хотя они были уже знакомы, женщина подала Гале влажную руку и сказала:
— Большенькая ты стала!
— Тянется, — подтвердил отец. — Мне-то не так видно.
А вот Екатерина Васильевна посмотрела со стороны и сразу увидела. Со стороны, говорят, виднее.
Галя рывком повернулась и выбежала в сени.
— Ты куда, доченька? — успел крикнуть отец.
В сенях, глотая слёзы, Галя надела всё сухое и услышала певучий голос бабушки Матрёны:
— Здравствуй-ко, Галина! Гости у вас, никак?
— Гостья.
— Одна, без внучка?
— Без.
— Ты купаться, никак, бегала?
— Купаться.
— А я по логам ходила. Шпионов-то нынче сколько!
— Много? — незаметно вытирая слёзы и улыбаясь бабушкиному слову, спросила Галя.
— Одни шпионы, — говорила бабушка Матрёна уже в горнице, куда вслед за ней прошла и Галя. — Здравствуй-ко, Катерина! Давай-ко почеломкаемся.
Женщины — молодая и старая — троекратно расцеловались, и бабушка Матрёна спросила:
— Что внучка-то не привезла?
— В садике он.
— Дак привезла бы из садика-то! У нас в Котловке разве плохо? Воздух чистый. Его скоро в банках будут продавать. В очередь. Я по грибы ходила. До хороших-то не дошла, что ли? Одни шпионы.
Из корзины она высыпала на стол горку шампиньонов и прибавила:
— Не глянутся они мне. Ох, и не глянутся! Почистим их, что ли, Катерина?
Женщины занялись грибами. А отец затопил подтопок деревом погибшей яблони, отчего по всем комнатам запахло антоновскими яблоками.
— Грибной год был, когда война на исход пошла, — рассказывала бабушка Матрёна. — Грибнущий-разгрибнущий. Тут стрельба, там стрельба, а грибы растут. И всё больше белые и подберёзовики. Никакой примеси нет. Я работала санитаркой. Грибов набрала в обе руки и несу в госпиталь. Всё разбомблено, а церковь стоит целёхонька. Я зашла, встала: поют! А чего поют, не разберу. Ко мне баушки подошли и говорят:
«Чего вы шапку-то не сняли?»
Я говорю:
«Руки заняты: грибы раненым несу».
Баушки говорят:
«Это хорошо. Только в церкви всегда шапки снимают. И ты, солдат, сними».
А баушка помоложе и говорит:
«Она, девки, не солдат — она девушка. А девушкам можно шапки не снимать. Она же — защитник родины. Боец. Она же бесстрашная. Чего мы её теребим?»
Я говорю:
«Ну, баушки. Ну, и баушки!»
И пошла с богом. Молодая я была. Горячая. Да вот как ты, Катерина!