Девочка покаянно пообещала:
«Я вас всегда буду благодарить за такие поступки».
«Ну, это мы ещё посмотрим».
И кот Веденей окутался облаком сигарного дыма. Галя спросила:
«Вам нравится у нас в России?»
«Летом».
«А зимой?»
«Гм. Зимой… Вопрос — в лоб. Снег — это очень красиво, но о-оочень холодно! Если бы не русская печь, я бы совсем пал духом. Кстати, вы не помните фамилию изобретателя русской печи? Если он жив, я бы не поскупился на подарки».
«Я не знаю, и, наверное, никто не знает. Изобретателей было много, — сказала девочка. — У вас такая шуба! Неужели она не греет?»
Кот Веденей прикусил сигару и, морщась от дыма и от печали своего положения, передними лапами потряс на себе полосатую шубу, отчего пыль поднялась столбом.
«Видали? — сказал он с лютой тоской. — Я из неё не вылезаю всю жизнь. А так хочется приодеться!»
«Мне тоже», — призналась девочка.
«В восемнадцатом веке я ходил в бархате. В атласе. В брюссельских кружевах! В брабантских манжетах! — распалялся кот Веденей. — Я пил ямайский ром. Я-май-ский! Это был напиток… Ха-ха! Сейчас я должен притворяться, что обожаю валерианку. Между прочим, я её терпеть не могу!»
Как только он сделал паузу, Галя спросила:
«Скажите, какой век лучше — восемнадцатый или двадцатый?»
Кот Веденей поперхнулся дымом, вынул сигару изо рта и, унимая дрожь в лапах, пообещал:
«Сейчас».
«Я не жила в восемнадцатом веке…»
«Понимаю, понимаю».
«А вы жили?»
«Жил, — кивнул кот Веденей. — И что? Двадцатый век ещё не кончился! Не спешите убегать из него. Вернёмся к нашему разговору в первых числах января двадцать первого века. Благо ждать осталось не так уж долго».
Баржу тряхнуло, и девочка проснулась. Какое-то время, не открывая глаз, она ждала продолжения сна, а его не было.
Надо было обязательно спросить у кота настоящее имя! Постеснялась…
Пытаясь согреться, девочка зарывалась в сено и вдруг вспомнила, где она.
Через баржу валом валил туман, как дым, когда печь топят соломой, и девочка закашлялась. Катера «Орион» не было, а на кнехтах, обвив их чугунные шеи, качался обрывок пенькового троса.
Что случилось-то?
По-видимому, трос перетёрся, и ночью, в тумане, капитан не вдруг обнаружил, что ведёт один катер, без баржи. Сейчас отец спохватится, вернётся по курсу и найдёт Галю. «Орион» где-то здесь, рядом. Не мог же он уплыть на край света?
Галя сложила ладошки рупором и крикнула:
— Папа-аа! Папочка-аа-ааа…
Туман погасил её крик, как ветер пламечко свечи.
Над головой между клубами тумана открылся просвет, как чёрное озеро, и в нём плавали две звезды — белая и голубая. Никогда прежде Галя не видела таких блестящих звёзд. Откуда они?
Просвет затянуло туманом, и звёзды погасли.
Она не собиралась плакать, но слёзы, обгоняя друг друга, очень горячие, текли по щекам, и девочка, сморкаясь и постанывая, плакала всласть, оттого что всё хорошее в её жизни всегда кончается вот так.
А всегда ли?
Отчего она не может знать, что с ней будет через час, через день, через год, хотя как будто всё наперёд известно?
Галя зарылась в сено и лежала, прислушиваясь. Течение влекло баржу невесть куда. Днищем она цеплялась за галечник и от кормы до носа гремела, как железный бубен. Заблеяли овцы на разные голоса, и среди них выделялся рёв барана.
«Присмотри за ними, — вспомнила Галя наказ капитана. — Давай уж моряцкую лямку тяни до конца».
Нехотя она вылезла из сенной копны и всю её покидала в яму, на дне которой ревели овцы.
— Ешьте, ешьте, — говорила им Галя. — Голод — не тётка. На печь от него не залезешь.
Овцы хрустели стеблями, и Галя попыталась разглядеть их, но ничего не увидела в яме, пахнущей аммиаком и овчинами.
Лёгкие покалывало ледяным туманом, оттого что девочка когда-то болела воспалением лёгких, и она вспомнила свой сон и тёплую печь у себя дома в деревне Котловке.
В темноте показался подвижный огонь.
— Папочка! — закричала Галя. — Я тебя вижу! Я зде-еесь!..
Она сразу охрипла и подумала, что сорвала голос.
Огонь приближался, разгорался, расплывался радужинами. Боясь, что катер столкнётся с баржей и что к ней — к Гале! — никогда не вернётся голос, и радуясь, что всё обошлось благополучно и сейчас отец примет её на руки, девочка прыгала на месте, отчего железо гремело, производя предупреждающий грохот.