От собственного великодушия ей стало хорошо, покойно. Вот только хватит ли соловьиных ветвей на всех? Народу-то на Земле вон сколько.
«Не хватит, так останется», — вспомнила Галя слова мамы своей и со взрослой печалью повторила их вслух:
— Не хватит, так останется.
Глава четвёртая. Галим и Василий
Соловей утих, и стало слышно, как внизу за грядой тумана потрескивает костёр. В пещере, вырытой в черноте его пламенем, колыхались тени и слышались мальчишеские голоса.
По обрывку троса, свисающему с кнехтов, девочка на руках спустилась на берег, и её окатил крупный проливень — роса, что таилась в ветвях.
Раздвигая ветви, сгруженные влагой, девочка пробиралась на огонь. Глина налипала на ноги, отчего поверх резиновых сапожек образовались глиняные сапожища. На слух было похоже, что идёт великан, и дети у костра с испугом прислушивались к его шагам.
Хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп!
Их было двое — два мальчика класса на три младше её. Они походили друг на друга, как братья. Только один был посветлее, а другой потемнее.
Галя остановилась у костра, где из земли, из камушков вытекал родник. Она сдержалась изо всех сил, чтобы не упасть на колени и не напиться воды, сколько душе угодно. Трудно шевеля сухими губами, девочка поздоровалась:
— Здравствуйте, ребята…
Мальчик посветлее ответил:
— Здоро́во.
И улыбнулся, показав нехватку передних зубов — по крайней молодости или по какой другой причине.
Мальчик потемнее — с открытой мокрой грудью под стёганкой (купался, видно, и теперь согревается) — сказал:
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, коли не хвастаете, — улыбнулась Галя.
— Мы никогда не хвастаем, — заявил мальчик потемнее.
А его приятель усомнился:
— Ну да, никогда!
— Знакомиться надо, — сказал мальчик потемнее. — Меня зовут Галим. Его зовут Василий. А как вот вас-то зовут?
— Галина.
— А по отчеству? — допытывался Галим. — Больно нам ваше отчество знать-то охота!
А Василий спрашивал с уважением:
— Вы, наверное, пионервожатой работаете?
— Сейчас.
Галя опустилась на колени перед родником и припала к нему. Она пила, как пьют птицы: нагибалась, откидывалась, и влага, пахнущая подземельем, проясняла сознание. Из-под камушков влага вытекала сильно, нетерпеливо, толчками, словно там, в глубине земли, билось её светлое сердце. Обеими руками Галя погладила шероховатую землю, и ей подумалось, что она слышит, как в земляной толще толкается родниковое сердце, и от него, светясь, ветвятся жилы, чтобы дать жизнь людям, животным и растениям. И подземное это сердце будет стучать всегда, даже если бураны заметут деревню Котловку по наличники, а Кама на перекатах промёрзнет до дна.
Ниже по ручью Галя соскоблила глину с сапожек, вымыла их до блеска и услышала голос Василия:
— Вы по Каме путешествуете?
— По Каме.
Галя подошла к костру и спросила:
— Это какое место?
— Чёртово городище, — ответили ребята в два голоса.
«Вот где я! Недалеко до Челнов осталось, — соображала девочка. — Сейчас меня отец не найдёт. Рассветёт, туман растает — мы и встретимся».
Василий поставил перед ней чугунок с картошкой, лохматый от сажи, и сказал:
— Угощайтесь.
— Ой, спасибо! — Галя окунула лицо в горячий картофельный пар, желанней которого трудно было что-либо придумать, и, разламывая картофелину, предложила: — Давайте со мной, ребята!
— По второму разу? — удивился Галим и рассудил: — За компанию можно и по второму.
— Тебе бы только есть с утра до ночи, — упрекнул Василий и пожаловался Гале: — Он конину ест!
— Ну и что? — Галим пожал плечами. — Умные люди все едят конину.
— «Умные люди», — передразнил Василий. — Пришли рыбачить, а он венок сплёл.
— Не показывай! — умоляюще попросил татарчонок. Василий извлёк на свет венок из болотных белых цветов и доложил Гале:
— Из-за него на ту сторону плавал. В грязи цветы собирал.
От стыда Галим закрыл лицо ладонями.
Василий понюхал венок и сообщил:
— Болотом пахнет.
— Ой, не говори! — стонал татарчонок.
Галя доела картошку, сполоснула руки, надела венок на голову и увидела, как сквозь растопыренные пальцы за ней наблюдает чёрный, с белым белком, восторженный глаз татарчонка.