Была ли это маска или нет — на этот вопрос не смог бы ответить даже такой прожжённый психолог человеческих душ, как Антон. А если и была, то настолько умелая и вросшая в самую сущность этого человека, что содрать её можно было лишь с кожей и мясом.
После падения Литвинова, когда Антон метался, не находя себе места и отлично осознавая, что ходит по краю пропасти, этот человек пришёл к нему домой в сопровождении Юры Рябинина, окинул спокойным взглядом Кравцовскую гостиную, воплощение неброского шика, который позволяли себе чиновники средней руки с намётками на неплохой карьерный рост, и с лёгкой ноткой сибаритства, которую позволял себе сам Кравец. В глазах человека, от которого зависело его будущее (а Антон это знал, чувствовал отточенным за долгие годы звериным чутьём), не отразилось ни удивления, ни насмешки, ни любопытства. Так смотрит человек на что-то давно и хорошо знакомое, и такой взгляд говорил о многом. Этот человек понимал Антона, видел его изнутри, знал, чего Антон ждёт, и готов был предложить ему это.
Предлагаемая помощь, как, собственно, и всё на свете, имела свою цену и не малую. На такую цену не стоило соглашаться, но Антон паниковал. Его тогдашняя жизнь представляла собой череду допросов, на которых менялись лишь лица следователей, типичных легавых из вышколенной своры Ледовского. Пару раз в следственный изолятор самолично являлся сам Савельев. Вопросов не задавал, но слушал внимательно, не сводя с Кравца жёстких, холодных глаз.
Могли ли они его зацепить? Наверняка, могли. Тем более, что Антон тогда слажал, причём слажал хорошо так, качественно — не оценил масштабов и фанатизма Савельева. С ходу, сдуру предложил ему своё искреннее и добровольное сотрудничество. Но в отличие от Литвинова Савельев в услугах Антона не нуждался. Отказался. Демонстративно поморщился. Побрезговал. А зря.
А вот человек, которого привёл Юра Рябинин (тот самый Юра Рябинин, с которым Кравца связывали нехитрые махинации), брезгливость изображать не стал, отлично понимая, что такие люди, как он, Антон Кравец, могут быть весьма и весьма полезны. Вот только цена, предложенная этим человеком, Антона смущала. Но разве у него был выбор?
— Вот, пожалуйста, — человек участливо протянул Кравцу стакан с водой. — Выпейте и успокойтесь.
Он внимательно проследил за тем, как Антон пьёт, и только после того, как Антон отставил стакан в сторону, мягким тоном произнёс:
— Постарайтесь сейчас изложить только факты, без эмоций и догадок. Мы понимаем, что ситуация, откровенно говоря, очень эмоциональная и стрессовая, но мы вас ни в чём не виним. Это случайность, вы в ней не виноваты, и мы это понимаем.
Он говорил «мы», он всегда так говорил. Была ли это такая манера общения, или за ним действительно стоял ещё кто-то, какие-то таинственные «мы» — Кравец не знал. Удивительное дело, он вообще плохо понимал этого человека. Не считывал его. Но, видимо, Юра Рябинин понимал ещё меньше, потому что как-то так получилось — и Антон это видел — но из них двоих ведущую роль всё же отдали ему. И это не радовало, а скорее тревожило. В сегодняшней ситуации Антон предпочёл бы остаться в тени, но увы.
Сейчас он выступал связующим звеном между Рябининым и этим наглухо застёгнутым на все пуговицы человеком, докладывал, сообщал, получал короткие и чёткие распоряжения. Без особой надобности он сюда не заглядывал — ни к чему, но иногда обстоятельства вынуждали. Вот как сегодня…
Как бы это не выглядело смешным, но дело касалось Полякова, мальчишки, для которого, по мнению Кравца, даже презрения было много — так, мелкая душонка, настолько трусливая, что припугнуть его ничего не стоило. А уж убедить молчать на допросах и не говорить о причастности его, Кравца, ко всему, что так или иначе касалось Ники Савельевой, а именно — Сашкиных доносов, задержания девчонки на том злополучном КПП и подброшенных наркотиков — так и вообще была пара пустяков. Поляков согласился, уж больно хотелось мальчику удержаться наверху. И это было в общем-то вполне предсказуемо. Равно как и то, что Савельевские легавые приставят пацана к нему. Стандартная многоходовочка.
И вот теперь эта многоходовочка дала сбой.
***
Девчонка, горничная Рябининых, оказалась действительно хороша. Юное, упругое тело, запах вчерашнего детства, лёгкий страх, заставляющий её чуть трепыхаться под ним, и в то же время мягкость, уступчивость — девочка быстро поняла, что ему нужно, и, если и переигрывала, то совсем немного. Он верно разгадал её, все эти нехитрые желания и стремления бедной золушки, отчаянно жаждущей зацепиться за хрустальный мир поднебесья. Наивная дурёха, в чьём распоряжении был только такой капитал, как молодость и свежесть — товар весьма сомнительный и скоропортящийся, за который (Кравец это знал) недорого дают. Но девочка надеялась.
Что ж, наивность и глупость для того и существуют, чтобы ими пользоваться.
Антон лениво смотрел, как она торопливо одевается.
— Не суетись, — сказал насмешливо, в глубине души упиваясь своей властью над ней.
От его окрика девчонка вздрогнула, да так и застыла с наполовину надетыми трусиками. Он довольно рассмеялся, глядя на её чуть согнутые в коленях ноги и на всю эту нелепую позу испуганной дикой птички.
Трусики у неё тоже были ничего — Антон обратил на это внимание, ещё когда она раздевалась, медленно, как он и приказывал, расстёгивая чуть подрагивающими руками пуговицы на блузке, нервно дергая зацепившуюся застёжку бюстгальтера. Он заметил, что девочка принарядилась, нацепила на себя не обычную дешёвую синтетику, продаваемую в магазинах на нижних уровнях, а «элитное» контрабандное нижнее бельё, на которое тратились дурочки с нижних этажей, свято веруя, что местные спекулянты предлагают им действительно то, что носят дамочки из поднебесья. На самом деле это была всё та же синтетика, разве что слегка облагороженная, украшенная нелепыми кружавчиками, наверняка к тому же и неудобная. Но было забавно осознавать, что девочка ради него постаралась.
Она наконец-то справилась с трусиками, натянула их на себя и разогнулась. Антон видел, что она хочет инстинктивно прикрыть руками грудь, но не решается, помня о его приказе. Со страхом девочка уже справилась, а боль перетерпела (женщины вообще чрезвычайно живучи, и с ними можно особо не церемониться, он давно уже это понял), но смущение никуда не делось, и это забавляло и даже слегка возбуждало.
— Погоди-ка, — он потянулся к ней.
Она не сопротивлялась, присела на край кровати, опустила ресницы. Он медленно провёл рукой по её спине, лениво раздумывая, поработать ли опять самому или заставить потрудиться девочку. Всё ещё перекатывая эту мысль в голове, он спросил просто для того, чтобы заполнить пустоту:
— Что, в тот раз, успела прийти до прихода своей хозяйки?
— Да, Антон Сергеевич, — торопливо сказала она. — Спасибо вам большое. Никого не было. Даже Саша ушёл.
— Саша? Какой Саша? — Кравец удивлённо дёрнулся, отстраняясь от девчонки.
— Ну этот Саша, который к Оле, дочке Натальи Леонидовны, ходит. Он в тот день приходил. Просто, когда он пришёл, Натальи Леонидовны не было, они с Олей…
— Я знаю, что они с Олей, — перебил её Антон. — Ты что же ушла, а этот мальчишка остался в квартире?
— Да, — прошептала она. — Вы ведь не скажете, Антон Сергеевич? Не скажете? Я всё-всё сделаю! Всё, что вы попросите. Хотите…
Антон резко оттолкнул её.
— Дура! — прошипел едва слышно.
Девчонка заплакала.
Кравец соскочил с кровати, сдёрнул со стула халат, натянул на себя. Нужно было хоть что-то делать, занять свои руки, ноги, освободить мысли. Запахнув халат и засунув руки в карманы, он обернулся к плачущей дурёхе.
— Где?
— Что где? — жалобно пискнула девчонка.
— Где он был? — и, видя, что она не понимает его, прикрикнул. — Где был этот чёртов пацан?
— В… в гостиной. Он в гостиной оставался, когда я ушла.
Кравец выругался.
В гостиной… этот тип был в гостиной. И вдруг Антон понял, что же так смущало его в тот день, когда он покинул квартиру Рябининых. Смущало, не давало покоя. Его хвалёная чуйка, которая твердила ему, что что-то было не так. А он-то, дурак, отмахнулся, решил, что ерунда. А нет, не ерунда. Портьера! Вот, что было не так! Вечно задёрнутая портьера в гостиной Рябининых. Господи, как же он не заметил? Как? В другое время он бы расхохотался над собственной невнимательностью и глупостью, но не сейчас. Как бы эта невнимательность не стоила ему жизни.